vault-girl
Сорри за опоздание. Глава выдалась жирная, сложная, в правке не валялся конь, вчера до 4 утра над ней корпела. Не знаю, насколько реалистично удалось передать противоречивых тараканов товарища фрументария... в общем, многое мне еще в тексте не нравится, но затягивать далее не представляется возможным. Ну, как-то вот так...
Демоны на острие иглы
Автор: Rina_Nettle
Фандом: Fallout New Vegas
Персонажи: жКурьер, Вульпес Инкульта
Жанр: AU
Размер: макси
Статус: в работе
предыдущая глава
Глава 30.
Родные.
читать дальше
Демоны на острие иглы
Автор: Rina_Nettle
Фандом: Fallout New Vegas
Персонажи: жКурьер, Вульпес Инкульта
Жанр: AU
Размер: макси
Статус: в работе
предыдущая глава
Глава 30.
Родные.
читать дальше
Долгая дорога на Коттонвуд предоставляла возможность для спокойных размышлений, но не более того: одна лишь располагающая к думам обстановка не означала автоматического появления верных ответов.
Размеренный темп, привычный для строевых легионных марш-бросков, ставшая второй натурой извечная настороженность одиночки, палящее солнце над головой и бурая сухая пыль в лицо, непрозрачной пленкой оседающая на темном стекле очков. Редкая для лидера фрументариев роскошь: обилие свободного времени на раздумья. Впрочем, смятение мыслей и чувств не позволяло рассуждать здраво, новые переживания ломали привычную упорядоченность логических цепочек.
Его разум все еще заполняли вчерашние воспоминания: нечто большее, чем просто секс, физическая разрядка. Эмоциональная вовлеченность по-иному раскрашивала контакт: Вульпеса несколько удивило возникшее первоочередное желание не получить удовольствие самому, а доставить его партнерше. Интересный новый опыт, изменивший представление о качестве секса. Отдавать, а не брать, оказалось, к его удивлению, не менее приятно.
Одновременно жалел, что не решился на сближение раньше — жаждал повторения, многочасового, неоднократного, с другой стороны предпочел бы и вовсе не преступать черту деловых отношений, если бы только предчувствовал, что его поглотит эта неукротимая, сводящая с ума тяга.
Поначалу осторожное взаимное исследование, нежели пламенный прорыв страсти и чувств - секс недолгий и какой-то неуклюжий, почти застенчиво-робкий. Под утро осмелели оба... Непроницаемая темнота комнаты без окон; все движения на ощупь, почти наугад, но зато сколь приятны новые тактильные открытия. Даже сейчас, смакуя в памяти моменты прошлой ночи, Вульпес не пожелал бы что-либо изменить. Спали тесно обнявшись в переплетении рук и ног, в путанице скомканной одежды. Несколько чутких беспокойных пробуждений, когда внутренний инстинкт вынуждал вздрагивать и широко открывать глаза от любого движения и шороха. Потом осознание реальности унимало тревогу, и Вульпес засыпал вновь, крепко прижимая девушку к себе, успокоенный медленным ритмом ее дыхания. До очередного пробуждения, сопровождаемого долгими поцелуями, проваливался в чуткий сон с непривычным ощущением, будто изнутри его согревает маленький теплый огонек, придающий бесконечные силы.
Он ушел ближе к полудню, не желая ее будить. К лучшему – он не хотел знать, изменится ли что-то при свете дня. Рэйчел не станет нарушать насильно вытянутое обещание хотя бы первые дни: чувство долга, чувство уважения к своему мужчине - к партнеру уже в более широком смысле. Партнер… Вульпес все еще не привык к мысли о смене роли.
Он изначально чувствовал, что эту женщину не удержит ни железное кольцо на пальце, ни детонирующий ошейник на шее. Его уловка служила лишь способом отсрочить неизбежное, и секс в качестве метода убеждений определенно импонировал шпиону.
Возможно, ситуация поддавалась и иному разрешению, но вчера ночью, измотанный после утомительного перехода и свалившихся на голову неутешительных вестей, он не видел иного способа утвердить свое влияние и принудить женщину к подчинению, кроме как наиболее древним и примитивным методом. Примененная тактика определенно доставила удовольствие, и не только физическое – словно внутри прорвалась давно трещавшая от прессинга плотина, захлестнув новыми переживаниями и одновременно избавив от скопившегося напряжения.
Данное Рэйчел обещание не тяготило его: скорее давало свободу для маневров. Непривычно было лишь осознавать, что он оказался вовлечен в некие отношения. В легионе их уже давно считали любовниками – никакой вспышки недоумения их близость не произведет, а желание взрослого мужчины обзавестись постоянной парой обычно лишь поощряется, даже невзирая на множественные недостатки курьера – слишком узкие бедра для хорошей матери, слишком своевольный нрав для примерной жены. Вульпес знал, что Цезарь изначально открыто не одобрял столь эпатажный мезальянс, но эта девушка все еще нужна легиону. Теперь и легион станет по-настоящему нужен ей.
В сложившихся обстоятельствах для нее найдется место при новом строе: женщины легче доверяют другим женщинам – возможно, Рэйчел займется вербовкой. Ей привычно общество профлигатов, она ценный агент в грядущей кампании на западе. Разумеется, курьер не сможет сопровождать фрументария на заданиях, касаемых внедрения в дикарские племена, но девушка является великолепным атрибутом для инфильтрации в республиканские общины. Уже не одинокий торговец из Хинкли мистер Фокс, а жизнерадостная семейная пара: эдакий концепт состоятельности женщины, живущей привольно на подконтрольных легиону территориях. Молодые, энергичные, обаятельные: подобным проезжим гостям симпатизируют старики-старожилы разбросанных по западу городишек, показная успешность таких пар заставляет местную молодежь задаваться идеями о лучшей жизни. Несомненно, в союзе с Рэйчел будет гораздо проще втереться в доверие к оседлому населению НКР.
Он сможет устроить ее будущее, если судьба проявит благосклонность и поможет воплотить прочие его планы. Постепенно он принудит курьера подчиняться ради собственного же блага. Если хочешь сохранить жизнь, то свое строптивое «я» приходится довольно часто загонять на второй план, а то и вовсе ставить в конец списка.
Потребуется время, чтобы научить девушку послушанию — теперь за нее придется взяться всерьез, если он хочет не просто обеспечить ее будущее в легионе, но и сохранить влияние на нее. Впрочем, Вульпес не сомневался в результате. Любовь – мощный рычаг воздействия, и фрументарий не видел ничего зазорного в манипулировании чужими чувствами. К тому же он знал, что ввязался в эту авантюру не ради нее, а ради себя.
Неясными для Инкульты оставались лишь планы Цезаря на курьера. Если вскользь брошенное Рэйчел замечание о обещанной должности наместника имело в основе нечто большее, чем вытребованная курьером награда, истинный груз которой она едва ли представляла... Если диктатор всерьез задался идеей дать девушке власть, то все планы Вульпеса рассыпались, словно карточный домик.
Над бухтой Коттонвуд Коув повисла сизая дымка, в сумерках окутывая реку и берега клочковатым туманным покрывалом. Волны с чавканьем и хлюпаньем плескались под днищем плота, разбегались рябью в стороны по гладкой поверхности. От черного глянца воды исходил холод.
Мокрые доски обросли скользким темно-зеленым налетом водорослей и мелкими ракушками; кисть Вульпеса перевесилась через край плота, расслабленно противодействуя течению. Прохладные потоки струились между пальцев — приятное ощущение. Инкульта зачерпнул горсть воды, умылся, стирая с лица дорожную пыль.
Река Колорадо: живой неустанный поток, условный рубеж столь текучей, изменчивой границы востока и запада. Раздел двух миров, которым принадлежал Инкульта, и сейчас он чувствовал, как ослабевает притяжение оставленной позади шелковой паутины - он возвращался домой.
- Хорошая сегодня ночь, темная, - обнадеживающе сообщил Вульпесу паромщик, переправляющий плот к фортификационному холму. Инкульта не видел ранее этого парня: кто-то из тыловых новичков, недавно призванных на передовую перед решающим штурмом – фрументарий не озаботился узнать его имя. Курсора Лукулла, прежде занимающего данную должность на переправе, не так давно подстрелил республиканский снайпер. Все, включая Лукулла, прекрасно осознавали, что рано или поздно кому-то из одиноких стрелков должно повезти - обозленные нанесенным по Стрипу ударом, те все чаще выходили в ночь пострелять по реке. По большей части мазали, но статистика – вещь неумолимая. Пуля нашла лучевую кость курсора уже на излете. Ранение пустяковое, но травма мешала легионеру грести, и Лукулл временно был переведен на другую позицию. К изрядному огорчению Вульпеса.
В отличие от своего предшественника, новый паромщик отличался исключительной болтливостью, вызывая у Инкульты плохо скрываемое раздражение. Единственные сомнительной пользы сведения, которые Вульпес смог почерпнуть из бессодержательного монолога: никто в Коттонвуде не владел информацией о подлинной обстановке в форте. Но даже это не обнадеживающее знание давало определенную пищу для размышлений: любые новости не получают широкую огласку. Обеспокоенный фрументарий резко оборвал не в меру разговорчивого паромщика, изъявив желание остаток пути провести в тишине.
Чем ближе к восточному берегу, тем тревожнее на душе. На середине пути Инкульта осознал, что страх перед скрывающимися в темноте снайперами меркнет по сравнению с жутким, пугающим ожиданием дурных вестей, предчувствием наихудшего исхода. Вульпес поймал себя на том, что неосознанно пересел на носовую часть грубо сколоченного плота, словно тем самым переместившись ближе к конечной цели своего пути. Затягивающаяся рана над локтем мерзостно тянула тупой болью, но гораздо сильнее ощущался ноющий комок тревоги в груди: словно натянутый, готовый прорваться гнойник неразрешенных проблем.
Мост опустился, и патрульные у ворот лагеря привычно схватились за оружие при появлении человека в запыленной гражданской одежде. Один из легионеров поднял факел, освещая лицо припозднившегося визитера, остальные соизволили отвлечься от сонного подпирания крепостного частокола и вытянулись по струнке. Приветственно отсалютовали, узнав Вульпеса Инкульту. Глава фрументариев пристально осмотрел всю группу несущих вахту солдат и безошибочно выделил лидера в этой компании.
- Аве, амикус, - коротко кивнул он, щурясь от яркого света факелов. Неожиданно для себя Вульпес обнаружил некое мелочное удовольствие в официальном употреблении латыни: привычное на этих территориях арго, подчеркивающее его принадлежность к легиону. Патрульный подошел чуть ближе; Инкульта оценивающе склонил голову на бок и с ленцой поинтересовался:
- Имя, звание?
Солдат слегка побледнел от подобного вопроса, твердо зная из личного опыта, что излишнее внимание командования к простым бойцам обычно не предвещает ничего хорошего. Без особого энтузиазма легионер пробормотал свое имя и номер подразделения, не подозревая, что Инкульта вряд ли озаботится запоминанием данной информации.
- Что с Цезарем? Какие новости? – напрямую спросил фрументарий, устало скрестив руки на груди. Солдат растерянно приоткрыл рот, но не издал ни звука - лишь испуганно помотал головой и развел руками, затем резко опомнился и по уставу отчеканил типичное:
- Не могу знать, префектус!
- Понятно, - вздохнул фрументарий, не желая больше третировать беднягу вопросами. Рядовые не владеют информацией, так он ничего не добьется. Вероятно, состояние Цезаря уже стабилизировалось, но сам факт болезни божественного Сына Марса ни к чему доносить до ушей простых легионеров.
Инкульта придирчиво осмотрел с тревогой глазеющих на него солдат, размышляя, насколько обширными данными они могут владеть по другим интересующим его вопросам. Пришел к выводу, что спешка и ненадежность источников могут послужить предтечей формирования неверной картины, и решил оставить патрульных в покое. Нервно одернул куртку, внезапно ощутив себя неуютно под настороженными взглядами затянутых в полную боевую форму легионеров. На нем все еще была профлигатская одежда: окровавленная, измятая, пропитавшаяся пылью и потом. Инкульта почувствовал жгучее желание сорвать с себя грязное тряпье и вновь надеть чистую, не стесняющую движений тунику.
Вульпес развернулся и быстро зашагал от ворот к центру лагеря, но уже через десяток шагов остановился и, помедлив, вновь обратился к патрульному:
- Передашь следующему караулу – они пусть, в свою очередь, доложат новой смене: явится Рэйчел Флинт – задержать и сразу ко мне.
Солдат нерешительно почесал затылок, растерянно поднял глаза на офицера и с некоторым замешательством уточнил:
- О ком доложить, командир?
Инкульта сжал губы и тихо вздохнул:
- Женщина из диссолютов, уходила из форта вместе со мной. Наверняка знаешь ее под именем «Гадюка». Когда появится – немедленно предупредить меня.
- Будет исполнено, префектус, - отсалютовал легионер и чуть замялся, будто хотел добавить что-то еще, но в итоге решил лишний раз не ввязываться в дела вышестоящих чинов. А Вульпес удрученно подумал, что даже сейчас, отдавая приказ касательно появления Рэйчел, он упомянул не предположение «если явится», а утверждение «когда».
Его насторожила обмолвка Рэйчел о договоренности с Цезарем. После захвата Вегаса диктатор обещал сделать ее наместником… той же привилегии он в свое время удостоил Лания. Бывало, вождь легиона делился с Вульпесом своими планами о построении новой культуры на обломках двух прежних, о слиянии, привнесении лучших черт и традиций в крепкое и жизнеспособное общество. Но он ни единым словом не обмолвился о назначении курьера на столь высокую должность: намеревался ли Цезарь устранить Рэйчел во время взрыва на Стрипе или действительно планировал спихнуть девушку своему легату, а после ковать из этой официально объявленной пары соправителей Вегаса некий паттерн для подражания, публичный пример нового типажа семьи легиона… Уже не легиона, а нового формирования, нового свежерожденного строя.
Верность и уважение к Цезарю, застарелая ненависть к Ланию, желание обладать Рэйчел: разнообразные факторы довлели со всех сторон, разрывали во внутреннем противоборстве. Решение перевести отношения с девушкой за грань сугубо деловых далось Вульпесу непросто, теперь же их близость могла закончиться столь же резко и быстро, как и началась. Он прекрасно понимал, по какой причине часть информации намеренно скрывалась от него. Рэйчел так и не призналась, а он не считал нужным спрашивать, в случае своей ошибки не желая выглядеть ревнивцем и параноиком. Но никакой ошибки быть не могло: Вульпес слишком хорошо знал диктатора, многим приемам воздействия на массы научился у него лично.
Теперь же роль Цезаря в многоходовой игре под большим вопросом, а Ланий… на политическом поприще он главе фрументариев не соперник, его всегда можно поставить на место или... даже устранить. Оставалась Рэйчел – его главная слабость, душевная боль. Ее непредсказуемость, неподвластная его пониманию женская логика. Боялась признаться или же сама строила некие планы? В чем-то она была права: Ланий — воин, а не созидатель, он не насытится Вегасом и двинется дальше на запад, оставив девушку в тылу, где она сможет вести собственную игру, если у легата окажется слишком мало мозгов, чтобы поступить согласно воле Цезаря и предоставить ей необходимые полномочия. Вероятно, Рэйчел не без оснований опасалась, что узнав о ее планах, Инкульта сам захочет наложить руки на сферу ее новых привилегий и забрать то, что хочет – несомненно, Вульпес обладал определенным влиянием на курьера, а она не желала делиться властью.
Ее небезосновательная осторожность в некоторой мере восхищала Инкульту: Рэйчел все еще могла не доверять фрументарию до конца, но едва подавляемая откровенная страсть, с которой она желала его, не оставляла пространства для сомнения в ее истинных чувствах. Курьер не теряла голову, четко разделяла общественные и частные приоритеты, в отличие от него самого.
Он переступил черту дозволенного, давно обозначенные для собственного спокойствия и удобства границы, опрометчиво пожертвовал будущим во имя настоящего. И до сих пор не мог решить, свершилось ли отступничество во благо, или же это предтеча катастрофы. Он не знал, и неизвестность пугала его, а тревога росла, чем тщательнее Инкульта обдумывал свой поступок.
Он пытался подавить внутри ревность и кислое осознание собственного поражения: все двигалось к тому, что эта огромная тупая скотина в стальной маске будет владеть женщиной, в которой он нуждался, как в воздухе, как в глотке живительной воды. Изменить ситуацию не в его силах: он заведомо проиграл — собственно, никакой «игры» и не наличествовало, все решили за него. Оставалось лишь смириться с неизбежностью: абсолютное подчинение, пресловутая дисциплина легионера - убеждениями, личными примером и розгами накрепко вбитая в сознание аксиома о приоритете государственных интересов над личными. Вульпес не мог просить, не мог на коленях умолять Цезаря об этом даре: о кусочке счастья лишь для себя. Даже за все заслуги, за всю пролитую за легион кровь его не могли удостоить подобной награды. Просить не столько унизительно, сколько попросту бесполезно. Все давно решено, и при вынесении вердикта он не имел права голоса.
Если прикажут, он забудет Рэйчел - погружение с головой в работу превосходно помогает справляться с неприятными, обременяющими мыслями. По принуждению он смог забыть многое: свое прошлое, свои корни - того запуганного мальчика по имени Эрвин уже давно не существовало... Отречься от себя не так уж нереально, главное об этом не задумываться, иначе рискуешь встать перед вопросом: действительно ли все еще остаешься человеком или уже медленно и незаметно трансформировался в механический организм, лишь пустую функциональную оболочку?
Вульпес невольно подтолкнул себя к пугающему предположению: не мотивировалась ли изначально потребность в любовной связи той самой попыткой сбежать от навязчивого ощущения ограниченности собственного эго? Не стремился ли он вырваться за рамки субъекта, штатного легионера — туда, где начиналась его собственная личность?
Где-то глубоко в груди, под десятками покровов закипал внутренний бунт, шторм, переворачивающий с ног на голову приоритеты. Почти пятнадцать лет он отдал легиону: больше половины своей жизни. Подсознательно он всегда знал, что ничего не сможет получить взамен, даже столь малое исключение, как женщина, которую он отчаянно желал.
Инкульта старательно выкорчевывал прорывающиеся сквозь внутренние барьеры ростки мятежных мыслей. Ему уделено счастье в настоящем — следует им наслаждаться, поскольку ситуация такова, что завтра или через день, или спустя неделю пуля республиканского рейнджера может оборвать любые колебания, навеки стереть все его душевное смятение.
Ему дарованы эти эмоции… влечение? Влюбленность? Любовь? Пожалуй, никогда ранее он не чувствовал себя настолько полноценным, настолько живым. Необходимым кому-то не из-за исполняемых им функций, а как человек, как мужчина. До странности непривычно, но гладко и четко, словно плотно пригнанная в паз деталь, вписалась в его реальность подобная двусторонняя отдача, обоюдная жгучая потребность друг в друге. Словно смысл существования, центр его личной вселенной отныне замыкался на этой женщине. Пожалуй, лишь сейчас Инкульта понял, что его прежние насмешки и цинизм выглядели крайне жалко: если Дейл ощущал нечто подобное к своей Линде, то это объясняло многие его поступки, самопожертвование вкупе с экстремальной, почти параноидальной осторожностью, которые ранее вызывали у Вульпеса лишь непонимание и отторжение.
После захвата Вегаса все будет по-другому. Вульпес не желал в данный момент забивать голову мыслями о курьере, о болезненном переосмыслении собственной картины мира. Его ждали насущные дела и вполне реальные проблемы: если бы мог, то запретил бы себе думать о Рэйчел, с облегчением заблокировал эту часть сознания. Присутствие девушки лишь пробуждало в нем анималистические инстинкты, сокрушающие и размалывающие любую логику, мешающие рассуждать здраво – к лучшему, что сейчас курьер далеко от него. И все же Цезарь был прав, как всегда прав, когда всеми силами ограничил в легионе сферу женского влияния на своих солдат. Им не место здесь, на войне, даже если хватает боевых умений, а намерения жертвовать собой ради общего блага чисты и непоколебимы. Каждый миг под пулевым шквалом станешь думать не о враге, а о безопасности своей женщины, сражающейся с тобой плечом к плечу…
Рыжие сполохи факелов по обеим сторонам претория отбрасывали длинные колеблющиеся тени на палаточные ряды. В трепещущем свете огня чудилось постоянное движение, словно призрачные силуэты неустанно скользили в сумраке где-то на едва уловимой глазом переферии обзора. Облака рыхлой серой ватой затянули ночное небо, необычно низко нависая над лагерем. Пахло потом, теплым парным молоком, древесным дымом и мертвечиной. Слабый запах разложения, непривычный для военного лагеря; Инкульта чуть замедлил шаг, но быстро определил, что источник трупной вони находится неподалеку от псарни. Возможно, Антоний решил прикормить любимцев снятыми с крестов мертвецами – не в первый раз.
Солдаты у костра сгрудились тесной группой и негромко, оживленно переговаривались: армрестлинг или даже междусобойный конфликт, не доведенный до арены – Вульпеса не интересовали мелочные дела рядовых, но по инерции он прислушался к приглушенным отрывистым репликам, долетавшим издалека. Предметом обсуждений оживленного сборища оказался денежный долг одного из легионеров; Инкульта мгновенно потерял интерес к происходящему и скользнул в темные тени дальнего хемистрига у самой лагерной стены.
Шумные пререкания солдатни вызывали не раздражение, а умиротворенное спокойствие. Пожалуй, он скучал по этой привычной обстановке, оказавшись в отнюдь не дружном, по-семейному уютном кругу единомышленников, но в разношерстном, зачастую жестоком, шумном сборище лагеря легиона. По-братски сплоченном и по-братски постоянно соперничающем. Давно не испытываемое чувство защищенности. Он дома.
Вульпес скинул рюкзак с плеча и развязал шнур, стягивающий полог его палатки; из темного нутра дохнуло пылью, машинным маслом и затхлым, сухим ароматом старой бумаги. Из-за долгого отсутствия хозяина помещение казалось необжитым: здесь не пахло человеком.
Пригнувшись, мужчина шагнул внутрь – двигаясь вслепую, на ощупь добрался до стола, по пути едва не свалившись вместе с оставленным посреди палатки стулом. Под ногами попадался какой-то мусор – в прошлый раз он покидал свое пристанище в спешке, наскоро собирая вещи в состоянии на грани слепого бешенства и апатичной прострации: и получаса не прошло, как на арене погиб лучший друг. С щемящей тоской в сердце Вульпес подумал, что даже оставленный бардак напоминает ему о тех минутах.
Фрументарий нашарил на столешнице свечу, щелкнул газовой зажигалкой, долгое время высекая лишь искры, пока промасленный фитиль не занялся крошечным огоньком. Дрожащее пламя свечи озарило полотняные стены… Инкульта с тихим свистом, обрывающимся протяжным вздохом, опустился на краешек стола, внезапно почувствовал в ногах предательскую слабость. Дрожащий язычок пламени выхватил из мрака отнюдь не вдохновляющий пейзаж.
Полный разгром; все вещи перерыты. Сундук распахнут: книги, схемы, подшитые журналы свалены беспорядочной кучей внутри. Его рукописные бумаги оказались разбросаны, снежно-белым ковром устилая пол.
Порыв ветра из распахнутого полога шевельнул раскиданные, измятые листы, тихо зашуршал бумагой, заламывая растрепанные страницы.
Химический карандаш сиротливо подкатился к ноге Вульпеса.
Фрументарий опустил свечу на стол и тяжело вздохнул; изнутри медленно поднималась волна отчаяния: омерзительное отвращение и тупая боль неожиданного предательства. Его взбесила бесцеремонность, с которой рылись в его вещах, даже не озаботившись скрыть следы вторжения в его жилище. И именно эта грубая непосредственность при обыске не на шутку встревожила фрументария.
Чуть успокоившись и расслабив сжатые кулаки, он поднялся со стола и методично начал обследовать вещи на предмет пропаж. Проскальзывало нечто мерзостное, гадкое в ощущении, что кто-то копался в его личном имуществе: теперь оно словно стало чужим, нося отпечаток подонка, беззастенчиво перерывшего все здесь вверх дном. Хотелось вынести все одной кучей наружу и сжечь на костре, лишь бы избавиться от следов постороннего присутствия в его крошечном мирке. Лишь сейчас он понял, что не конкретное место, не старая походная палатка являлась его домом, а тщательно собираемые уникальные, раритетные вещи, заполняющие немногочисленные ящики и коробки. Его личное имущество, но не определенная точка в крайнем правом хемистриге передвижного армейского лагеря.
Ревизия разоренных сокровищ, имеющих ценность, пожалуй, лишь для него одного, ввергла фрументария в еще больший ступор. Редкие довоенные книги местами были порваны, но при первичном беглом просмотре все остались на месте. Даже исторический учебник для средней школы, содержащий с десяток листов скандального содержания: довольно любопытная информация о довоенной империи, именуемой Древний Рим. Вульпес не осмелился поделиться с Цезарем находкой, но само хранение данного издания могло послужить серьезным компрометирующим аргументом против главы фрументариев— к счастью те, кто проводил обыск, либо очень спешили, либо просто не умели читать.
Дальнейший осмотр не пролил свет на причины вторжения: никаких пропаж не наблюдалось. Одежда не тронута – и на том спасибо, что не копались в нижнем белье, зато оказалась перерыта аптечка. Инкульта проверил мешочек с ауреями, припрятанный на дне сундука – никаких специальных тайников, поскольку за воровство в легионе полагалось суровое наказание. Деньги лежали невредимыми, зато часть медпрепаратов исчезла. Немного - всего лишь толченый корень зандер и бинты: Инкульта не был настолько глуп, чтобы хранить запрещенные медикаменты в лагерной палатке.
С тоской Вульпес выцепил из кучи бумаг надорванный зеленый плакат: подарок Рэйчел. С измятого листа на него равнодушно смотрел скуластый легионер в шапке из шкуры с головы койота. Вульпес разгладил смятые края, расправляя скомканную бумагу. «Если ты воруешь снаряжение, припасы и частное имущество НКР, ты становишься его сучкой». И какой же гребаной мразью нужно стать, чтобы воровать частное имущество легионера?
Инкульта аккуратно сложил потрепанный плакат по линиям сгиба и спрятал на дно сундука. Сел на пол, вытянув ноги и обессилено прислонившись к холодному боку металлического ящика. Медленно прикрыл глаза. Хотелось верить, что все это какая-то чудовищная ошибка или глупый розыгрыш. Кто мог пойти на такое, на обыск в палатке главы фрументариев? И, главное, для чего? Вероятно, отныне его положение заметно пошатнулось, статус лидера в опасности… Да и жизнь, вероятно, тоже.
Кое-как он сгреб бумаги с пола, собрал в кучу: просмотрит после. Сейчас Инкульту гораздо больше волновала ситуация в претории – вероятно, именно там он найдет объяснение разгрому в его жилище. Вульпес сбросил грязную куртку, рывком стянул пропотевшую безрукавку, торопливо освободился от тесных брюк. Ночной ветер из распахнутого полога холодным поцелуем коснулся кожи, по спине пробежала зябкая волна мурашек. Пламя свечи затрепетало на столе, едва не погаснув под порывом и не потопив палатку во мраке.
Инкульта вытащил из середины стопки чистую тунику, неожиданно осознав, что одежда казалась нетронутой лишь потому, что рабыни-прачки появлялись тут уже после обыска. Рука вместе с зажатой туникой замерла, бессильно обмякла, но лишь яростнее разгорелся внутри гнев. И стыд: даже рабы в форте теперь осведомлены о его позоре.
Фрументарий переоделся, затем аккуратно сложил грязное тряпье, словно тем самым мог хоть немного уравновесить царящий в палатке хаос. Резкими нервными рывками оправил свежую одежду, будто вымещая на ней свою злость. Бронированный нагрудник, ремни, портупея: неожиданно он осознал, что выбирает амуницию так, словно готовится не к мирному визиту, а к бою.
Вульпес вышел из палатки, на секунду замерев у входа в раздумьях; так и не стал вновь зашнуровывать настежь распахнутый полог: теперь ни к чему. Чеканными решительными шагами он двинулся к преторианскому холму.
Уже поднимаясь по склону к штабу легиона, Инкульта поймал себя на том, что с приближением к конечной цели идет все медленнее - враз ставшие необычайно тяжелыми сапоги не желали отрываться от земли. Необъяснимая слабость сковывала мышцы, и безвольный приступ нахлынувшего бессилия явно не объяснялся физическим истощением. Ноги просто не слушались.
Фрументарий остановился, почувствовав, что не может двинуться с места. Замер у правой стены палатки Цезаря, за границами яркого ореола факелов. Густые тени скрывали его от глаз одинокого охранника, сонно скучающего у входа в преторий.
Инкульта тяжело, прерывисто вздохнул и зажмурился до боли в веках. С полминуты стоял неподвижно, чувствуя растерянность, смятение и... страх. Неожиданно для себя осознал, что боится так, как давно уже ничего не боялся. Отнюдь не обнадеживающие перспективы боя на дамбе, обеспокоенность за Рэйчел, опасения из-за обыска в его жилище, волнение по поводу проекта Архимед II — все преходящее, лишь суета сует. Все его былые и насущные тревоги померкли перед лицом одного-единственного, леденящего кровь страха.
Страха неизвестности.
Смерть или жизнь, катастрофа для его мира или просто ложные слухи. Он боялся войти и увидеть крушение всех надежд, одним махом перечеркивающее будущее легиона: увидеть мертвое тело Цезаря.
Вульпес стоял без движения, не в силах сделать шаг вперед, пустым взглядом уставившись на грубую темную ткань штабной палатки. Лишь тонкая, подрагивающая на ветру завеса отделяла его от истины. Там, за стеной, ожидает неумолимая правда.
Он боялся этой правды: какое же непозволительное, недоступное счастье заключено в неведении! Возврата не будет - невозможно вновь забыть уже случившееся, выкинуть из головы свершившийся факт познания, саму действительность, какой бы она ни оказалась. Трусливое желание оставаться на месте как можно дольше подавляло волю, все еще парализовывало конечности — он не мог решиться идти дальше. Сейчас, на пороге границ постижения, он все еще одной ногой стоит в прошлом: таком вариативном, многообразном, полном надежд. После уже невозможно будет что-либо изменить, забыть, повернуть время вспять.
Втайне он утешал себя, что привычка готовиться к худшему исходу обернется лишь облегчением после не оправдавшегося пессимистичного прогноза. Цезарь в сознании, идет на поправку, и первой его фразой станет похвала за блестяще проведенную операцию на Стрипе. Пусть даже диктатор начнет свое обращение с неудобного вопроса о положении дел с орбитальным лазером… пусть. Не важно… Лишь бы он посмотрел на него, заговорил с ним, оказался жив.
Внутри медленно росла злость, Вульпес начинал чувствовать ненависть к самому себе за эту малодушную нервную дрожь. Еще несколько шагов до точки невозвращения. Из уважения к Цезарю он должен их преодолеть.
Впрочем, он уже знал истину, хоть и не мог признаться открыто даже самому себе. Обыск в его палатке не мог произойти вследствие прямого приказа Цезаря, диктатор никогда не пошел бы на такую подлость по отношению к своему доверенному офицеру. И вождь легиона, и его преданный шпион прекрасно знали, что Цезарю достаточно лишь попросить – всего лишь попросить, даже не облачая требование в форму приказа, и Вульпес сам отдаст ему без колебаний и раздумий все, включая собственную жизнь. На любой вопрос последует предельно честный ответ: не из-за страха перед наказанием, не во имя чести легионера – более глубоко. Личное.
Уважение. Почитание. Искренняя любовь.
Инкульта всегда ощущал положительную предвзятость к себе со стороны диктатора. Благодаря Цезарю он все еще дышал - по его прихоти, его приказом спасенный от казни на кресте. Благодаря ему смог добиться значимого положения в иерархии легиона, проявить себя в любимом деле. Диктатор потворствовал его склонностям, развивал его таланты, отшлифовал его личность. Учитель, патрон, пример для подражания: человек, которому Вульпес Инкульта был обязан всем. Часть его жизни, веры, самой его духовной сути.
Еще зеленым рекрутом Вульпес из присущего его натуре скептицизма отказывался всерьез воспринимать легенду о наследнике Марса, о божественной крови диктатора легиона. Но никогда, ни единую секунду, даже во время жестоких приступов мигрени его вождя он не мог отрицать, что этот человек – в самом деле полубог. Пусть и не в той ипостаси, не в том значении, какое вымышляет для себя недалекая солдатня. Символ, легенда, живая история. Цезарь – это сердце и душа легиона, истинный его стержень.
Мысль о том, что из вселенной исчезла одна из ее значимых констант, не укладывалась в голове: сознание отвергало, отрицало до последнего подобный вариант. Полубог не может умереть. Мог умереть Ферокс, сам Вульпес, даже Рэйчел могла, кто угодно… Другие, просто люди.
Фрументарий прислушивался к тишине внутри палатки претория: ни звука. Мертвое затишье. И волна нервозного страха вновь захлестнула его.
Он вздохнул, пытаясь унять мелкую дрожь – все тело колотило, словно от озноба, хотя он не чувствовал холода. Не чувствовал вообще ничего, кроме отвращения к собственной неподконтрольной робости. Детское желание крепко зажмуриться, чтобы все происходящее оказалось жутким сном, за которым неизменно следует пробуждение.
Собравшись с силами, он тяжело сглотнул и стремительно вышел из тени. Не ощущая онемевших ног, быстро приблизился ко входу в преторий...
Его остановил охранник, несущий караул у штабной палатки. Подняв факел, мужчина осветил лицо Инкульты и смерил его внимательным, подозрительным взглядом. Повисшая многозначительная пауза смутила фрументария.
- Кто имеет доступ внутрь? – нахмурившись, напрямую спросил Вульпес, заметив замешательство преторианца. Легионер тихо кашлянул, восстанавливая голос после длительного, многочасового молчания на посту:
- Приказано никого не впускать, кроме тебя и Джона Солуса.
Инкульта невольно вздернул бровь в некотором удивлении.
- Кто отдал приказ? – уточнил Вульпес, с надеждой ожидая услышать рассеивающий его тревоги ответ. Преторианец коротко отрезал:
- Легат.
Хмурая тень вновь набежала на лицо главы фрументариев. Не глядя более на охранника, он резким рывком отдернул тяжелый занавес и шагнул внутрь.
Темно.
Охрана снята, приемная комната непривычно пустует: одиночество особенно остро чувствуется в безлюдном помещении без строя преторианского караула. Трон черным пятном возвышался в середине затемненной палатки, единственный тусклый факел у самого входа едва рассеивал сумрак. Затертая ковровая дорожка чуть поскрипывает под сапогами. Тишина...
Инкульта медленно прошел по центру претория. Неожиданные, необъяснимые ассоциации всплыли из прошлого: обстановка напоминала ночь перед походом, когда весь лагерь слаженно сворачивается, а легион передвигается дальше, на новые позиции. Только во время всех прежних сборов Цезарь принимал активное участие в сортировке собственных вещей: деловито раздавал приказы, самолично укладывал свои книги, карты, документы, не доверяя ничего ценного ни рабам, ни солдатам. Его присутствие всегда зримо ощущалось, но сегодня здесь царила лишь тишина и неподвижное запустение.
Вульпес поежился, осторожно ступая по линялому, жесткому ковру; легионер ощущал свое вторжение в пустой и темный штаб каким-то неправильным, почти неуместным. Он неторопливо обогнул кресло в центре комнаты и остановился перед спальней диктатора.
Сквозь щели приоткрытой на дюйм внутренней перегородки просачивался свет: тусклый огонек единственной свечи мерцал ярким пятном сквозь тяжелую тканевую завесу. Инкульта глубоко вздохнул и решительно раздернул полог.
- Вульпес?
Сидящий за столом Луций пристально смотрел на фрументария, терпеливо ожидая, пока тот шагнет внутрь. Несколько стопок бумаг возвышалось на столешнице перед преторианцем, огарок оплывшей свечи растекся кряжистым восковым пятном, бесформенным и вязким, словно туша кентавра. На щеке Луция виднелся красный отпечаток рифленого наруча: похоже, он дремал, опустив голову на руки, прежде чем Инкульта разбудил его своим появлением.
Взгляд Вульпеса тревожно метнулся к кровати Цезаря: диктатор лежал неподвижно, отвернувшись к стене, прикрытый тонким шерстяным одеялом. Крошечный огонек свечи едва прорезал черноту теней над ложем, но Вульпесу не требовалось подходить ближе, заглядывать в лицо вождю легиона. Он уже все понял.
Стиснутый кулак Инкульты медленно, бессильно разжался. Вот и все.
Луций молчал, внимательно и грустно глядя на фрументария, не решаясь нарушать хрупкую звенящую тишину.
Вульпес едва слышно выдохнул сдавливающий легкие воздух. Раньше он предполагал, что воспримет смерть Цезаря гораздо эмоциональнее, но сейчас его сознание лишь отметило факт, в остальном мысли оставались кристально-чистыми и упорядоченными, как никогда. Его эго будто разделилось на две части: одна с апатичной бесстрастностью смотрела на труп старика на кровати, вторая оказалась заперта за черной массивной дверью где-то на самом дне подсознания. Вторая, отсеченная и заблокированная половина не имела никакого контакта с реальностью — он даст ей выход позже: через неделю, через месяц, когда сможет воспринимать произошедшее не столь остро. Его психика все решила за него. Сейчас аффективное личное отношение станет лишь мешать мыслить здраво: черная дверь останется на засове, если только не разлетится в мелкие щепы, не сметется соленой штормовой волной, как только его голова коснется холодной подушки в темноте и одиночестве его палатки.
Невидящими глазами разглядывая полустершийся узор на ковре, Инкульта разомкнул онемевшие губы и едва слышно вымолвил:
- Когда?
Раздвоение восприятия все еще преследовало его: какая-то часть его личности нашла в себе силы удивиться довольно необычной для начала разговора фразе.
Тихий ответ последовал после краткой паузы.
- Этой ночью, перед рассветом.
Покалывающий электрический разряд пробежал вниз по позвоночнику при ошарашивающем осознании: он отупело, самозабвенно трахался, когда умирал диктатор. Если бы не Рэйчел, возможно, он успел бы... еще бы смог застать... Заговорить в последний раз...
Еще одна непроницаемая баррикада выросла внутри, барьер на пути взрыва эмоций. Он не должен об этом думать, по крайней мере не здесь и не сейчас.
Луций растер кулаком отекшее после прерванного сна лицо: похоже, за последние пару суток ему не удалось подремать и с полчаса. Устало глядя на заваленную бумагами столешницу перед собой, лидер преторианцев негромко продолжал:
- Началось с очередного приступа — на этот раз хуже, чем остальные до него. Хуже, как никогда раньше. Тот присланный тобою доктор говорил, что это мозговая опухоль: Цезарь ему верил, уж не знаю, почему...
Луций тяжело вздохнул; пламя свечи вздрогнуло от порыва всколыхнувшегося дыханием воздуха, по стенам палатки пробежали тревожно зашевелившиеся тени.
- Требовалась операция, как сказал профлигат; сам отказывался резать до последнего, пока я не применил более решительные меры убеждения, - слова давались Луцию нелегко, он с трудом строил связные фразы, а любое упоминание о Генноне порождало злобу и бессильную ненависть. - Цезарь к тому времени уже пребывал два часа без сознания, никто не мог... его невозможно было разбудить.
Вульпес молчал, безучастно уставившись на завернутое в одеяло тело, словно путанный рассказ о последних часах жизни диктатора развеял весь мистический ореол трагедии.
Только факты. Всего лишь тело. Труп человека. Странные, непривычно-незнакомые контуры: эта мертвая оболочка не являлась Цезарем. Не принадлежала более Сыну Марса.
- Ошибка доктора? Отчего он умер? - ледяным тоном уточнил Инкульта. Голос звучал, будто чужой: с его интонациями, но незнакомый, словно вложенный в губы вопрос задавал кто-то другой - та самая онемевшая до полной нечувствительности, абсолютно трезвая половина его сознания, обколотая морфием сердцевина.
- Профлигат говорил... я не разбираюсь в терминологии, не разбираюсь во всем, чем он там оправдывался, иначе сам проводил бы операцию, своими руками! Он сказал... Сказал нам, что Цезаря могло спасти только чудо,- Луций покачал головой и невесело усмехнулся. - Как видишь, чудо не произошло.
Мужчина бессильно уронил кулак на стол и тихо выматерился сквозь зубы, Инкульта рефлекторно обернулся и невольно вздрогнул от приглушенного шума, словно пробудившись из транса.
- Когда началась операция, мы послали шифр по резервной радиоволне, - произнес Луций.- Легат приказал созвать штабной совет: из-за реки ждали только тебя и Солуса.
- Солдаты не в курсе случившегося, - задумчиво заметил Инкульта, рассуждая вслух, словно и не услышав предыдущую фразу. - Я полагаю, придется вырабатывать новые положения о субординации. Цезарь не оставлял никаких инструкций на этот случай... на случай собственной смерти?
- Я пересмотрел его бумаги, - покачал головой преторианец, указывая на сложенные перед ним стопки листов. - Ничего нет. Он собирался жить вечно...
Скривившись от подобного пафоса, словно на язык попала разведенная муравьиная кислота, Инкульта решительно шагнул к столу. Растерянность Луция словно придала ему сил, заставила активизироваться и за отсутствием альтернатив взять управление под свой контроль. Осознание принятой ответственности перебило эмоциональный разлад: плаксивая, жалостная хандра взрослого мужчины со стороны выглядела просто отвратительно.
Плотно скрестив руки на груди, Инкульта окинул цепким, внимательным взглядом разнородные стопки бумаг. Эти материалы могут помочь в дальнейшем планировании, здесь должны содержаться хотя бы наброски планов диктатора; мозг фрументария отчаянно уцепился за потребность в решении насущных проблем, за возможность переключиться на стороннюю мелочную деятельность.
- Насколько я знаю, ты назначен регентом при его сыне, - безэмоциональным тоном произнес Инкульта, задумчиво постукивая указательным пальцем по нижней губе. Глава преторианской охраны утвердительно кивнул.
- Октавиана придется переправить сюда, на фронт: на это уйдет недели три. Как единственный наследник, он вступит в захваченный Вегас уже полноправным правителем.
Луций недоверчиво качнул головой, и Вульпес прекрасно понимал причины его замешательства: единственный сын Цезаря не отличался крепким здоровьем. Мальчик родился от некой неизвестной рабыни, умершей при родах — как подозревал фрументарий, смерть матери случилась не без помощи повитухи, действующей согласно полученным приказам. Щуплый, худенький мальчишка рос под постоянной опекой своих старших сестер; к пяти годам стало ясно, что у ребенка серьезные проблемы со здоровьем. Порой он начинал задыхаться, держась за грудь, неистово стуча кулачками по ребрам, словно пытаясь запустить останавливающееся сердце. Припадки повторялись нечасто, но и пары случаев хватило, чтобы поставить статус наследничества Октавиана под сомнение: потомок Марса просто не мог оказаться каким-то тщедушным слабаком, от которого при иных обстоятельствах поспешили бы избавиться еще в совсем юном возрасте.
Впрочем, колебания диктатора, а вместе с ними и придирки скептиков без следа развеялись после появления пятого ребенка диктатора — снова девочка. Октавиан оставался единственным продолжателем рода вождя легиона, и любые предвзятые сомнения по этому поводу приравнивались к оскорблению божественной крови Марса.
Мальчик должен был стать полноправным правителем, прочие дети женского пола не являлись помехой его притязаниям на власть. Цезарь никогда не выгораживал своих дочерей, не использовал как инструмент политики для укрепления браками перспективных связей в сенате. Не из-за равнодушия к своим девочкам, но ради соблюдения статуса-кво среди своих подданных. Старшая служила жрицей культа Марса, прочие вышли замуж за малопримечательных граждан и офицеров низкого ранга. Единственный сын, кровь от крови Марса, только и имел, по мнению диктатора, право носить звание нового Цезаря. Мальчишку оберегали пуще военного штандарта центурии. Лучшее из возможных образование, физическая подготовка по мере его способностей, потворствование любым капризам. После надежного укрепления на левом берегу Колорадо диктатор намеревался призвать сына к себе из тылов, чтобы начать истинную закалку: творить из подростка мужчину.
Не успел лишь чуть-чуть, нескольких месяцев не хватило... Смерть невозможно обмануть, она всегда берет то, что ей нужно.
- Не уверен, что стоит вручать бразды правления в руки ребенка, - вновь покачал головой Луций. Инкульту в некоторой степени изумила откровенная наивность преторианца: словно кто-то всерьез собирался позволить мальчику устанавливать монархическое самоуправство в легионе.
- Он не бессознательный младенец, - жестко произнес глава фрументариев. - Мальчику двенадцать...
- Тринадцать, - автоматически поправил Луций и закашлялся в кулак. Инкульта хмыкнул, не став подчеркивать уточнение в пользу своего аргумента о числе полных лет ребенка. Их беседу прервал громкий шорох хлопнувшей тканевой завесы на входе. Оба мужчины как по команде обернулись, устремив внимание на визитера. Из темноты вышел второй человек, получивший право беспрепятственного доступа в спальню Цезаря: центурион Джон Солус, матерый ветеран легиона.
Усталый пожилой воин в запыленных с дороги доспехах; тяжелый взгляд серо-стальных глаз, довольно низкий рост, но великолепная для его возраста фигура и идеальная выправка. После разгромного штурма дамбы четыре года назад Солус один из немногих уцелевших офицеров получил заслуженное повышение вместо казни на кресте. Не столь давно под его руководством первая центурия в буквальном смысле сравняла с землей бункер Братства Стали, уничтожив головной центр подразделения данной организации в Мохаве. Инкульта плохо знал центуриона: раньше им не приходилось тесно общаться, но по сложившейся в солдатских рядах репутации Солус слыл еще той сволочью. Подобная оценка являлась скорее комплиментом для командира: центурион вел политику жестких отношений с подчиненными, не давал солдатам спуску, и Инкульта знал, что Цезарь всегда выделял Солуса как надежного и преданного офицера, которому можно доверить любой сложности задание. Сам ляжет костьми и своих людей рядом положит, но приказ исполнит любой ценой. Как и легат Ланий...
Центурион сделал несколько неуверенных, осторожных шагов от входа, переводя недоуменный взгляд от стоящих у стола мужчин на императорское ложе. Луций и Вульпес молчали, избегая комментировать его невысказанный вопрос.
Приближаясь к телу Цезаря, Солус чуть замедлил шаг в нерешительности, затем все же подошел к кровати и неподвижно замер у невысокого деревянного бортика со стороны ног. Плотно сжатая в кулак рука лежит на сердце, голова хмуро опущена: последняя молитва или дань памяти его предводителю. Вульпес и Луций сконфуженно отвели глаза, словно тем самым стремясь предоставить иллюзорное уединение центуриону для его молчаливого прощания.
Солус стоял у кровати с минуту, затем тихо отошел назад. Взъерошив короткий пепельно-седой ежик волос, он молча направился к выходу. Впрочем, напоследок обернулся и коротко сообщил застывшим у стола мужчинам:
- Курсор приказал ждать легата здесь, в штабе: через полчаса Ланий собирает офицерский совет.
Не дождавшись никакой ответной реакции, кроме сдержанных кивков, центурион покосился на фрументария, глухо кашлянул и вскользь заметил:
- Ранен, Инкульта?
Вульпес перевел взгляд на повязку повыше правого локтя: на серых бинтах проступило крошечное пятнышко крови. Стимпаки ускорили регенерацию: рука нормально функционировала, если не считать причиняемой любыми движениями тянущей тупой боли.
- Загноилась почти зажившая рана, - не задумываясь, соврал фрументарий и равнодушно дернул плечом. - Пустяк.
Центурион многозначительно хмыкнул, бросил последний взгляд на ложе диктатора, и без излишних промедлений вышел прочь из спальни. Инкульта вновь обернулся к преторианцу, но тот загодя прервал возвращение к прежней теме наследничества власти.
- Все подробности обсудим на совете, Вульпес, - произнес Луций, поднимаясь со стула. - У нас еще будет время проработать детали. Сейчас нас ждут куда более важные вещи.
Игнорируя недовольный, пристальный взгляд Инкульты, преторианец указал ему на тело диктатора. Вульпес поджал губы и отвел глаза в пол, принимая необходимость временно отложить склонение на свою сторону потенциального политического союзника.
Растерев ладонью опухшее лицо, Луций неуклюже оправил смятую тунику и повернулся к опущенному пологу, намереваясь уходить:
- Прикажу собрать погребальный костер в центре лагеря: больше нельзя затягивать, - угрюмо пояснил он. Инкульта медленно, вдумчиво кивнул и вынужденно согласился:
- Хорошо.
Спустя секунду Вульпес остался один в темной спальне диктатора. Некоторое время колебался, не уйти ли ему вслед за Луцием, или же использовать предоставившуюся возможность для последнего прощания с великим человеком, обладавшем главенствующим приоритетом в его жизни... Не просто командир, как для большинства солдат легиона, но пример для подражания, наставник, ментор, почти отец... Без присутствия посторонних подойти к неподвижному, прикрытому одеялом телу, едва слышно, но с искренней скорбью прошептать слова прощания, предназначенные только для ушей покойного, словно Цезарь все еще мог его слышать.
Инкульта опустил голову.
Нет. Он не хотел запомнить Цезаря таким. Ссутулившееся, ссохшееся тело старика с замотанной кровавыми бинтами головой. Нечеткие контуры укрытой тонким одеялом фигуры в тусклом трепещущем пламени свечи и наверняка искаженное бессмысленной, уродливой посмертной гримасой лицо. Явственно различимая нотка трупного запаха уже начинала исходить от окоченевшего тела.
Инкульта с усилием сглотнул вставший в горле комок и обернулся к письменному столу. Спину покалывало мелкими иголочками, мышцы рефлекторно напряжены: легкий дискомфорт, словно на его затылке сфокусировался чей-то невидимый взгляд. Он поднял стопку бумаг, бегло и жадно пролистывая оставленные без присмотра документы. Великолепный шанс, которым он сполна намеревался воспользоваться: даже сейчас природная прагматичность взяла верх над патетической скорбью.
Планы наступления не отличались от той информации, которой он уже владел, зато частные бумаги вызывали больший интерес. Опустившись на край стола, Вульпес с головой погрузился в чтение, полностью абстрагировавшись от реальности.
В очередной пачке ему попались дневниковые записи сугубо делового характера — сухой стиль изложения фактов об успехах и поражениях легиона, своеобразная летопись без всяческих личных отступлений. Инкульта с трудом разбирал узкие строки, начертанные неразборчивым, мелким почерком — в последних записях диктатор писал, по большей части, о теории взаимной диффузии двух разнородных культур: заметки на будущее. Местами, преимущественно на полях, попадались записи о требующих внимания проблемах: задержки поставок провианта с востока, поражение третьего контуберния пятого легиона в стычке с патрулем НКР, памятка наградить и взять на заметку перспективного молодого декана из центурии Вектиса, ходящие среди рабынь из лазарета слухи о некоем Дж. (два раза подчеркнуто). Вульпес бегло просмотрел листы записей на предмет знакомых имен: своего, Рэйчел, Лания - безрезультатно. Похоже, подобные мысли Цезарь не доверял бумаге, держал их только в своей голове.
На мгновение оторвавшись от стопки листов, фрументарий покосился на тело в углу комнаты. Медленно и тихо вздохнул. Столько слов не сказано, столько вопросов не задано... Смерть редко принимает в расчет планы смертных; Вульпес с готовностью отдал бы лет десять собственной жизни, чтобы продлить время пребывания Цезаря в этом мире всего на одну неделю, пока не падет Вегас.
Задумчивое оцепенение спало: озаренный внезапной идеей, фрументарий в спешке начал перекидывать нещадно растрепанные страницы к более ранним годам. Он знал, что в будущем вряд ли вновь получит доступ к личным бумагам диктатора, но все же он хотел знать...
Нет, не здесь, задолго до текущих событий, соседняя стопка внушительного архива. Середина толстого пресса листов: вон он, подходящий период времени — победоносный блиц-криг на северо-востоке Нью Мексико, последние шаги к практически сломленному сопротивлению локальных племен, которые одно за другим начинали сдаваться добровольно, осознавая бесперспективность безнадежного противостояния военной махине легиона. Еще раньше, еще несколько месяцев, несколько страниц до окончательного перевеса в победном шествии. Отчеты о фронтовых боях, стычка шестой центурии с племенем Белой Воды, потери... Фрументарий жадно впивался в каждую строку предельно сжатых заметок, торопливо разбирал множественные сокращения.
Сведения о количестве набранных в захваченном племени рекрутов и рабов, неутешительные цифры потерь в легионе, краткие данные о найденном ценном имуществе...
«Вульпес Инкульта, декан VIII контуберния; нарушил манипулярный строй ради успешной контратаки. М.б. полезен для развед.службы. Передислоцировать на юг Аризоны».
Короткая запись: меньше, чем ожидал Вульпес. Он перечитал заметку еще раз, едва шевеля губами и чуть слышно проговаривая слова вслух. Ностальгия, щемящая сердце гордость, подернутая тенью легкого разочарования.
Возможно, он хотел бы видеть среди этих строк восхищение его неординарной тактикой, переломившей исход боя, описания драматического спасения молодого офицера с креста самоличным приказом диктатора, вскользь отмеченные выдающиеся индивидуальные характеристики будущего протеже Цезаря. Он самонадеянно ожидал, что смог произвести куда большее впечатление на диктатора. На деле лишь сухая, сокращенная заметка.
Но она присутствовала в этих записях, запечатлелась на потрепанной старой бумаге, что само по себе было важно. Он оставил свой след...
Из внутренней части палатки, разделенной со спальней лишь тканевым пологом, доносились приглушенные голоса: штаб постепенно заполнялся людьми. Никто не пытался заглянуть во внутренние покои диктатора: вероятно, созванные офицеры еще не были поставлены в известность о настигшей легион трагедии. В этот миг Вульпес почти завидовал негромко переговаривающимся по другую сторону портьеры людям — все они ожидают, что Цезарь в любой момент выйдет из своей спальни, как всегда порывисто и уверенно прошагает к трону, окинет внимательным взглядом разом замолкшую группу своих центурионов, а затем многозначительно произнесет нечто вроде: «Говорят, ты отличился, Вульпес». Попробуй пойми, что именно он имеет в виду: положительный или отрицательный контекст. Приходится подробно отчитываться, выкладывать всю подноготную, в первую очередь признаваться в провалах, и лишь потом докладывать об успехах. Диктатор с непроницаемым лицом выслушает, не перебивая, порой может начать раскритиковывать: взвешенно, сдержанно, но в эти минуты с ужасом осознаешь, что ни одно, даже самое жестокое наказание не способно искупить тяжесть твоих проступков. И вот когда прочувствуешь страх неотвратимой кары до конца, мысленно начиная прощаться с этим миром, Цезарь фыркнет и тихо рассмеется, ехидно склонив голову: «Расслабься, да я ведь шучу».
Впечатляющая психологическая встряска: словно вырвали из могилы, куда ты только что сам себя закопал. Нервная искусственная улыбка, поклон и такое облегчение на душе... После этих слов диктатора, рассеивающих напряжение, солнце сразу начинает светить ярче, воздух становится свежее, а получившая право на продолжение жизнь уже заново играет многоцветными красками. Стать жертвой подобной «шутки» в первый раз — незабываемые, ни с чем не сравнимые эмоции. Подобные сюрпризы Цезарь любил устраивать время от времени: проверял своих людей на прочность. Начнешь оправдываться, путаться в своих словах и мямлить - тогда действительно можешь через четверть часа оказаться вывешенным за частоколом на кресте. И никогда не знаешь заранее, всерьез ли диктатор тебя отчитывает, или это очередное проявление его оригинального юмора.
С грустью глядя на темную кровать в углу, Вульпес с горечью осознал, что даже чудаковатых, смертельно опасных подколов ему будет недоставать, как и всего прочего, связанного с этим великим, неординарным человеком...
Размеренный темп, привычный для строевых легионных марш-бросков, ставшая второй натурой извечная настороженность одиночки, палящее солнце над головой и бурая сухая пыль в лицо, непрозрачной пленкой оседающая на темном стекле очков. Редкая для лидера фрументариев роскошь: обилие свободного времени на раздумья. Впрочем, смятение мыслей и чувств не позволяло рассуждать здраво, новые переживания ломали привычную упорядоченность логических цепочек.
Его разум все еще заполняли вчерашние воспоминания: нечто большее, чем просто секс, физическая разрядка. Эмоциональная вовлеченность по-иному раскрашивала контакт: Вульпеса несколько удивило возникшее первоочередное желание не получить удовольствие самому, а доставить его партнерше. Интересный новый опыт, изменивший представление о качестве секса. Отдавать, а не брать, оказалось, к его удивлению, не менее приятно.
Одновременно жалел, что не решился на сближение раньше — жаждал повторения, многочасового, неоднократного, с другой стороны предпочел бы и вовсе не преступать черту деловых отношений, если бы только предчувствовал, что его поглотит эта неукротимая, сводящая с ума тяга.
Поначалу осторожное взаимное исследование, нежели пламенный прорыв страсти и чувств - секс недолгий и какой-то неуклюжий, почти застенчиво-робкий. Под утро осмелели оба... Непроницаемая темнота комнаты без окон; все движения на ощупь, почти наугад, но зато сколь приятны новые тактильные открытия. Даже сейчас, смакуя в памяти моменты прошлой ночи, Вульпес не пожелал бы что-либо изменить. Спали тесно обнявшись в переплетении рук и ног, в путанице скомканной одежды. Несколько чутких беспокойных пробуждений, когда внутренний инстинкт вынуждал вздрагивать и широко открывать глаза от любого движения и шороха. Потом осознание реальности унимало тревогу, и Вульпес засыпал вновь, крепко прижимая девушку к себе, успокоенный медленным ритмом ее дыхания. До очередного пробуждения, сопровождаемого долгими поцелуями, проваливался в чуткий сон с непривычным ощущением, будто изнутри его согревает маленький теплый огонек, придающий бесконечные силы.
Он ушел ближе к полудню, не желая ее будить. К лучшему – он не хотел знать, изменится ли что-то при свете дня. Рэйчел не станет нарушать насильно вытянутое обещание хотя бы первые дни: чувство долга, чувство уважения к своему мужчине - к партнеру уже в более широком смысле. Партнер… Вульпес все еще не привык к мысли о смене роли.
Он изначально чувствовал, что эту женщину не удержит ни железное кольцо на пальце, ни детонирующий ошейник на шее. Его уловка служила лишь способом отсрочить неизбежное, и секс в качестве метода убеждений определенно импонировал шпиону.
Возможно, ситуация поддавалась и иному разрешению, но вчера ночью, измотанный после утомительного перехода и свалившихся на голову неутешительных вестей, он не видел иного способа утвердить свое влияние и принудить женщину к подчинению, кроме как наиболее древним и примитивным методом. Примененная тактика определенно доставила удовольствие, и не только физическое – словно внутри прорвалась давно трещавшая от прессинга плотина, захлестнув новыми переживаниями и одновременно избавив от скопившегося напряжения.
Данное Рэйчел обещание не тяготило его: скорее давало свободу для маневров. Непривычно было лишь осознавать, что он оказался вовлечен в некие отношения. В легионе их уже давно считали любовниками – никакой вспышки недоумения их близость не произведет, а желание взрослого мужчины обзавестись постоянной парой обычно лишь поощряется, даже невзирая на множественные недостатки курьера – слишком узкие бедра для хорошей матери, слишком своевольный нрав для примерной жены. Вульпес знал, что Цезарь изначально открыто не одобрял столь эпатажный мезальянс, но эта девушка все еще нужна легиону. Теперь и легион станет по-настоящему нужен ей.
В сложившихся обстоятельствах для нее найдется место при новом строе: женщины легче доверяют другим женщинам – возможно, Рэйчел займется вербовкой. Ей привычно общество профлигатов, она ценный агент в грядущей кампании на западе. Разумеется, курьер не сможет сопровождать фрументария на заданиях, касаемых внедрения в дикарские племена, но девушка является великолепным атрибутом для инфильтрации в республиканские общины. Уже не одинокий торговец из Хинкли мистер Фокс, а жизнерадостная семейная пара: эдакий концепт состоятельности женщины, живущей привольно на подконтрольных легиону территориях. Молодые, энергичные, обаятельные: подобным проезжим гостям симпатизируют старики-старожилы разбросанных по западу городишек, показная успешность таких пар заставляет местную молодежь задаваться идеями о лучшей жизни. Несомненно, в союзе с Рэйчел будет гораздо проще втереться в доверие к оседлому населению НКР.
Он сможет устроить ее будущее, если судьба проявит благосклонность и поможет воплотить прочие его планы. Постепенно он принудит курьера подчиняться ради собственного же блага. Если хочешь сохранить жизнь, то свое строптивое «я» приходится довольно часто загонять на второй план, а то и вовсе ставить в конец списка.
Потребуется время, чтобы научить девушку послушанию — теперь за нее придется взяться всерьез, если он хочет не просто обеспечить ее будущее в легионе, но и сохранить влияние на нее. Впрочем, Вульпес не сомневался в результате. Любовь – мощный рычаг воздействия, и фрументарий не видел ничего зазорного в манипулировании чужими чувствами. К тому же он знал, что ввязался в эту авантюру не ради нее, а ради себя.
Неясными для Инкульты оставались лишь планы Цезаря на курьера. Если вскользь брошенное Рэйчел замечание о обещанной должности наместника имело в основе нечто большее, чем вытребованная курьером награда, истинный груз которой она едва ли представляла... Если диктатор всерьез задался идеей дать девушке власть, то все планы Вульпеса рассыпались, словно карточный домик.
Над бухтой Коттонвуд Коув повисла сизая дымка, в сумерках окутывая реку и берега клочковатым туманным покрывалом. Волны с чавканьем и хлюпаньем плескались под днищем плота, разбегались рябью в стороны по гладкой поверхности. От черного глянца воды исходил холод.
Мокрые доски обросли скользким темно-зеленым налетом водорослей и мелкими ракушками; кисть Вульпеса перевесилась через край плота, расслабленно противодействуя течению. Прохладные потоки струились между пальцев — приятное ощущение. Инкульта зачерпнул горсть воды, умылся, стирая с лица дорожную пыль.
Река Колорадо: живой неустанный поток, условный рубеж столь текучей, изменчивой границы востока и запада. Раздел двух миров, которым принадлежал Инкульта, и сейчас он чувствовал, как ослабевает притяжение оставленной позади шелковой паутины - он возвращался домой.
- Хорошая сегодня ночь, темная, - обнадеживающе сообщил Вульпесу паромщик, переправляющий плот к фортификационному холму. Инкульта не видел ранее этого парня: кто-то из тыловых новичков, недавно призванных на передовую перед решающим штурмом – фрументарий не озаботился узнать его имя. Курсора Лукулла, прежде занимающего данную должность на переправе, не так давно подстрелил республиканский снайпер. Все, включая Лукулла, прекрасно осознавали, что рано или поздно кому-то из одиноких стрелков должно повезти - обозленные нанесенным по Стрипу ударом, те все чаще выходили в ночь пострелять по реке. По большей части мазали, но статистика – вещь неумолимая. Пуля нашла лучевую кость курсора уже на излете. Ранение пустяковое, но травма мешала легионеру грести, и Лукулл временно был переведен на другую позицию. К изрядному огорчению Вульпеса.
В отличие от своего предшественника, новый паромщик отличался исключительной болтливостью, вызывая у Инкульты плохо скрываемое раздражение. Единственные сомнительной пользы сведения, которые Вульпес смог почерпнуть из бессодержательного монолога: никто в Коттонвуде не владел информацией о подлинной обстановке в форте. Но даже это не обнадеживающее знание давало определенную пищу для размышлений: любые новости не получают широкую огласку. Обеспокоенный фрументарий резко оборвал не в меру разговорчивого паромщика, изъявив желание остаток пути провести в тишине.
Чем ближе к восточному берегу, тем тревожнее на душе. На середине пути Инкульта осознал, что страх перед скрывающимися в темноте снайперами меркнет по сравнению с жутким, пугающим ожиданием дурных вестей, предчувствием наихудшего исхода. Вульпес поймал себя на том, что неосознанно пересел на носовую часть грубо сколоченного плота, словно тем самым переместившись ближе к конечной цели своего пути. Затягивающаяся рана над локтем мерзостно тянула тупой болью, но гораздо сильнее ощущался ноющий комок тревоги в груди: словно натянутый, готовый прорваться гнойник неразрешенных проблем.
Мост опустился, и патрульные у ворот лагеря привычно схватились за оружие при появлении человека в запыленной гражданской одежде. Один из легионеров поднял факел, освещая лицо припозднившегося визитера, остальные соизволили отвлечься от сонного подпирания крепостного частокола и вытянулись по струнке. Приветственно отсалютовали, узнав Вульпеса Инкульту. Глава фрументариев пристально осмотрел всю группу несущих вахту солдат и безошибочно выделил лидера в этой компании.
- Аве, амикус, - коротко кивнул он, щурясь от яркого света факелов. Неожиданно для себя Вульпес обнаружил некое мелочное удовольствие в официальном употреблении латыни: привычное на этих территориях арго, подчеркивающее его принадлежность к легиону. Патрульный подошел чуть ближе; Инкульта оценивающе склонил голову на бок и с ленцой поинтересовался:
- Имя, звание?
Солдат слегка побледнел от подобного вопроса, твердо зная из личного опыта, что излишнее внимание командования к простым бойцам обычно не предвещает ничего хорошего. Без особого энтузиазма легионер пробормотал свое имя и номер подразделения, не подозревая, что Инкульта вряд ли озаботится запоминанием данной информации.
- Что с Цезарем? Какие новости? – напрямую спросил фрументарий, устало скрестив руки на груди. Солдат растерянно приоткрыл рот, но не издал ни звука - лишь испуганно помотал головой и развел руками, затем резко опомнился и по уставу отчеканил типичное:
- Не могу знать, префектус!
- Понятно, - вздохнул фрументарий, не желая больше третировать беднягу вопросами. Рядовые не владеют информацией, так он ничего не добьется. Вероятно, состояние Цезаря уже стабилизировалось, но сам факт болезни божественного Сына Марса ни к чему доносить до ушей простых легионеров.
Инкульта придирчиво осмотрел с тревогой глазеющих на него солдат, размышляя, насколько обширными данными они могут владеть по другим интересующим его вопросам. Пришел к выводу, что спешка и ненадежность источников могут послужить предтечей формирования неверной картины, и решил оставить патрульных в покое. Нервно одернул куртку, внезапно ощутив себя неуютно под настороженными взглядами затянутых в полную боевую форму легионеров. На нем все еще была профлигатская одежда: окровавленная, измятая, пропитавшаяся пылью и потом. Инкульта почувствовал жгучее желание сорвать с себя грязное тряпье и вновь надеть чистую, не стесняющую движений тунику.
Вульпес развернулся и быстро зашагал от ворот к центру лагеря, но уже через десяток шагов остановился и, помедлив, вновь обратился к патрульному:
- Передашь следующему караулу – они пусть, в свою очередь, доложат новой смене: явится Рэйчел Флинт – задержать и сразу ко мне.
Солдат нерешительно почесал затылок, растерянно поднял глаза на офицера и с некоторым замешательством уточнил:
- О ком доложить, командир?
Инкульта сжал губы и тихо вздохнул:
- Женщина из диссолютов, уходила из форта вместе со мной. Наверняка знаешь ее под именем «Гадюка». Когда появится – немедленно предупредить меня.
- Будет исполнено, префектус, - отсалютовал легионер и чуть замялся, будто хотел добавить что-то еще, но в итоге решил лишний раз не ввязываться в дела вышестоящих чинов. А Вульпес удрученно подумал, что даже сейчас, отдавая приказ касательно появления Рэйчел, он упомянул не предположение «если явится», а утверждение «когда».
Его насторожила обмолвка Рэйчел о договоренности с Цезарем. После захвата Вегаса диктатор обещал сделать ее наместником… той же привилегии он в свое время удостоил Лания. Бывало, вождь легиона делился с Вульпесом своими планами о построении новой культуры на обломках двух прежних, о слиянии, привнесении лучших черт и традиций в крепкое и жизнеспособное общество. Но он ни единым словом не обмолвился о назначении курьера на столь высокую должность: намеревался ли Цезарь устранить Рэйчел во время взрыва на Стрипе или действительно планировал спихнуть девушку своему легату, а после ковать из этой официально объявленной пары соправителей Вегаса некий паттерн для подражания, публичный пример нового типажа семьи легиона… Уже не легиона, а нового формирования, нового свежерожденного строя.
Верность и уважение к Цезарю, застарелая ненависть к Ланию, желание обладать Рэйчел: разнообразные факторы довлели со всех сторон, разрывали во внутреннем противоборстве. Решение перевести отношения с девушкой за грань сугубо деловых далось Вульпесу непросто, теперь же их близость могла закончиться столь же резко и быстро, как и началась. Он прекрасно понимал, по какой причине часть информации намеренно скрывалась от него. Рэйчел так и не призналась, а он не считал нужным спрашивать, в случае своей ошибки не желая выглядеть ревнивцем и параноиком. Но никакой ошибки быть не могло: Вульпес слишком хорошо знал диктатора, многим приемам воздействия на массы научился у него лично.
Теперь же роль Цезаря в многоходовой игре под большим вопросом, а Ланий… на политическом поприще он главе фрументариев не соперник, его всегда можно поставить на место или... даже устранить. Оставалась Рэйчел – его главная слабость, душевная боль. Ее непредсказуемость, неподвластная его пониманию женская логика. Боялась признаться или же сама строила некие планы? В чем-то она была права: Ланий — воин, а не созидатель, он не насытится Вегасом и двинется дальше на запад, оставив девушку в тылу, где она сможет вести собственную игру, если у легата окажется слишком мало мозгов, чтобы поступить согласно воле Цезаря и предоставить ей необходимые полномочия. Вероятно, Рэйчел не без оснований опасалась, что узнав о ее планах, Инкульта сам захочет наложить руки на сферу ее новых привилегий и забрать то, что хочет – несомненно, Вульпес обладал определенным влиянием на курьера, а она не желала делиться властью.
Ее небезосновательная осторожность в некоторой мере восхищала Инкульту: Рэйчел все еще могла не доверять фрументарию до конца, но едва подавляемая откровенная страсть, с которой она желала его, не оставляла пространства для сомнения в ее истинных чувствах. Курьер не теряла голову, четко разделяла общественные и частные приоритеты, в отличие от него самого.
Он переступил черту дозволенного, давно обозначенные для собственного спокойствия и удобства границы, опрометчиво пожертвовал будущим во имя настоящего. И до сих пор не мог решить, свершилось ли отступничество во благо, или же это предтеча катастрофы. Он не знал, и неизвестность пугала его, а тревога росла, чем тщательнее Инкульта обдумывал свой поступок.
Он пытался подавить внутри ревность и кислое осознание собственного поражения: все двигалось к тому, что эта огромная тупая скотина в стальной маске будет владеть женщиной, в которой он нуждался, как в воздухе, как в глотке живительной воды. Изменить ситуацию не в его силах: он заведомо проиграл — собственно, никакой «игры» и не наличествовало, все решили за него. Оставалось лишь смириться с неизбежностью: абсолютное подчинение, пресловутая дисциплина легионера - убеждениями, личными примером и розгами накрепко вбитая в сознание аксиома о приоритете государственных интересов над личными. Вульпес не мог просить, не мог на коленях умолять Цезаря об этом даре: о кусочке счастья лишь для себя. Даже за все заслуги, за всю пролитую за легион кровь его не могли удостоить подобной награды. Просить не столько унизительно, сколько попросту бесполезно. Все давно решено, и при вынесении вердикта он не имел права голоса.
Если прикажут, он забудет Рэйчел - погружение с головой в работу превосходно помогает справляться с неприятными, обременяющими мыслями. По принуждению он смог забыть многое: свое прошлое, свои корни - того запуганного мальчика по имени Эрвин уже давно не существовало... Отречься от себя не так уж нереально, главное об этом не задумываться, иначе рискуешь встать перед вопросом: действительно ли все еще остаешься человеком или уже медленно и незаметно трансформировался в механический организм, лишь пустую функциональную оболочку?
Вульпес невольно подтолкнул себя к пугающему предположению: не мотивировалась ли изначально потребность в любовной связи той самой попыткой сбежать от навязчивого ощущения ограниченности собственного эго? Не стремился ли он вырваться за рамки субъекта, штатного легионера — туда, где начиналась его собственная личность?
Где-то глубоко в груди, под десятками покровов закипал внутренний бунт, шторм, переворачивающий с ног на голову приоритеты. Почти пятнадцать лет он отдал легиону: больше половины своей жизни. Подсознательно он всегда знал, что ничего не сможет получить взамен, даже столь малое исключение, как женщина, которую он отчаянно желал.
Инкульта старательно выкорчевывал прорывающиеся сквозь внутренние барьеры ростки мятежных мыслей. Ему уделено счастье в настоящем — следует им наслаждаться, поскольку ситуация такова, что завтра или через день, или спустя неделю пуля республиканского рейнджера может оборвать любые колебания, навеки стереть все его душевное смятение.
Ему дарованы эти эмоции… влечение? Влюбленность? Любовь? Пожалуй, никогда ранее он не чувствовал себя настолько полноценным, настолько живым. Необходимым кому-то не из-за исполняемых им функций, а как человек, как мужчина. До странности непривычно, но гладко и четко, словно плотно пригнанная в паз деталь, вписалась в его реальность подобная двусторонняя отдача, обоюдная жгучая потребность друг в друге. Словно смысл существования, центр его личной вселенной отныне замыкался на этой женщине. Пожалуй, лишь сейчас Инкульта понял, что его прежние насмешки и цинизм выглядели крайне жалко: если Дейл ощущал нечто подобное к своей Линде, то это объясняло многие его поступки, самопожертвование вкупе с экстремальной, почти параноидальной осторожностью, которые ранее вызывали у Вульпеса лишь непонимание и отторжение.
После захвата Вегаса все будет по-другому. Вульпес не желал в данный момент забивать голову мыслями о курьере, о болезненном переосмыслении собственной картины мира. Его ждали насущные дела и вполне реальные проблемы: если бы мог, то запретил бы себе думать о Рэйчел, с облегчением заблокировал эту часть сознания. Присутствие девушки лишь пробуждало в нем анималистические инстинкты, сокрушающие и размалывающие любую логику, мешающие рассуждать здраво – к лучшему, что сейчас курьер далеко от него. И все же Цезарь был прав, как всегда прав, когда всеми силами ограничил в легионе сферу женского влияния на своих солдат. Им не место здесь, на войне, даже если хватает боевых умений, а намерения жертвовать собой ради общего блага чисты и непоколебимы. Каждый миг под пулевым шквалом станешь думать не о враге, а о безопасности своей женщины, сражающейся с тобой плечом к плечу…
Рыжие сполохи факелов по обеим сторонам претория отбрасывали длинные колеблющиеся тени на палаточные ряды. В трепещущем свете огня чудилось постоянное движение, словно призрачные силуэты неустанно скользили в сумраке где-то на едва уловимой глазом переферии обзора. Облака рыхлой серой ватой затянули ночное небо, необычно низко нависая над лагерем. Пахло потом, теплым парным молоком, древесным дымом и мертвечиной. Слабый запах разложения, непривычный для военного лагеря; Инкульта чуть замедлил шаг, но быстро определил, что источник трупной вони находится неподалеку от псарни. Возможно, Антоний решил прикормить любимцев снятыми с крестов мертвецами – не в первый раз.
Солдаты у костра сгрудились тесной группой и негромко, оживленно переговаривались: армрестлинг или даже междусобойный конфликт, не доведенный до арены – Вульпеса не интересовали мелочные дела рядовых, но по инерции он прислушался к приглушенным отрывистым репликам, долетавшим издалека. Предметом обсуждений оживленного сборища оказался денежный долг одного из легионеров; Инкульта мгновенно потерял интерес к происходящему и скользнул в темные тени дальнего хемистрига у самой лагерной стены.
Шумные пререкания солдатни вызывали не раздражение, а умиротворенное спокойствие. Пожалуй, он скучал по этой привычной обстановке, оказавшись в отнюдь не дружном, по-семейному уютном кругу единомышленников, но в разношерстном, зачастую жестоком, шумном сборище лагеря легиона. По-братски сплоченном и по-братски постоянно соперничающем. Давно не испытываемое чувство защищенности. Он дома.
Вульпес скинул рюкзак с плеча и развязал шнур, стягивающий полог его палатки; из темного нутра дохнуло пылью, машинным маслом и затхлым, сухим ароматом старой бумаги. Из-за долгого отсутствия хозяина помещение казалось необжитым: здесь не пахло человеком.
Пригнувшись, мужчина шагнул внутрь – двигаясь вслепую, на ощупь добрался до стола, по пути едва не свалившись вместе с оставленным посреди палатки стулом. Под ногами попадался какой-то мусор – в прошлый раз он покидал свое пристанище в спешке, наскоро собирая вещи в состоянии на грани слепого бешенства и апатичной прострации: и получаса не прошло, как на арене погиб лучший друг. С щемящей тоской в сердце Вульпес подумал, что даже оставленный бардак напоминает ему о тех минутах.
Фрументарий нашарил на столешнице свечу, щелкнул газовой зажигалкой, долгое время высекая лишь искры, пока промасленный фитиль не занялся крошечным огоньком. Дрожащее пламя свечи озарило полотняные стены… Инкульта с тихим свистом, обрывающимся протяжным вздохом, опустился на краешек стола, внезапно почувствовал в ногах предательскую слабость. Дрожащий язычок пламени выхватил из мрака отнюдь не вдохновляющий пейзаж.
Полный разгром; все вещи перерыты. Сундук распахнут: книги, схемы, подшитые журналы свалены беспорядочной кучей внутри. Его рукописные бумаги оказались разбросаны, снежно-белым ковром устилая пол.
Порыв ветра из распахнутого полога шевельнул раскиданные, измятые листы, тихо зашуршал бумагой, заламывая растрепанные страницы.
Химический карандаш сиротливо подкатился к ноге Вульпеса.
Фрументарий опустил свечу на стол и тяжело вздохнул; изнутри медленно поднималась волна отчаяния: омерзительное отвращение и тупая боль неожиданного предательства. Его взбесила бесцеремонность, с которой рылись в его вещах, даже не озаботившись скрыть следы вторжения в его жилище. И именно эта грубая непосредственность при обыске не на шутку встревожила фрументария.
Чуть успокоившись и расслабив сжатые кулаки, он поднялся со стола и методично начал обследовать вещи на предмет пропаж. Проскальзывало нечто мерзостное, гадкое в ощущении, что кто-то копался в его личном имуществе: теперь оно словно стало чужим, нося отпечаток подонка, беззастенчиво перерывшего все здесь вверх дном. Хотелось вынести все одной кучей наружу и сжечь на костре, лишь бы избавиться от следов постороннего присутствия в его крошечном мирке. Лишь сейчас он понял, что не конкретное место, не старая походная палатка являлась его домом, а тщательно собираемые уникальные, раритетные вещи, заполняющие немногочисленные ящики и коробки. Его личное имущество, но не определенная точка в крайнем правом хемистриге передвижного армейского лагеря.
Ревизия разоренных сокровищ, имеющих ценность, пожалуй, лишь для него одного, ввергла фрументария в еще больший ступор. Редкие довоенные книги местами были порваны, но при первичном беглом просмотре все остались на месте. Даже исторический учебник для средней школы, содержащий с десяток листов скандального содержания: довольно любопытная информация о довоенной империи, именуемой Древний Рим. Вульпес не осмелился поделиться с Цезарем находкой, но само хранение данного издания могло послужить серьезным компрометирующим аргументом против главы фрументариев— к счастью те, кто проводил обыск, либо очень спешили, либо просто не умели читать.
Дальнейший осмотр не пролил свет на причины вторжения: никаких пропаж не наблюдалось. Одежда не тронута – и на том спасибо, что не копались в нижнем белье, зато оказалась перерыта аптечка. Инкульта проверил мешочек с ауреями, припрятанный на дне сундука – никаких специальных тайников, поскольку за воровство в легионе полагалось суровое наказание. Деньги лежали невредимыми, зато часть медпрепаратов исчезла. Немного - всего лишь толченый корень зандер и бинты: Инкульта не был настолько глуп, чтобы хранить запрещенные медикаменты в лагерной палатке.
С тоской Вульпес выцепил из кучи бумаг надорванный зеленый плакат: подарок Рэйчел. С измятого листа на него равнодушно смотрел скуластый легионер в шапке из шкуры с головы койота. Вульпес разгладил смятые края, расправляя скомканную бумагу. «Если ты воруешь снаряжение, припасы и частное имущество НКР, ты становишься его сучкой». И какой же гребаной мразью нужно стать, чтобы воровать частное имущество легионера?
Инкульта аккуратно сложил потрепанный плакат по линиям сгиба и спрятал на дно сундука. Сел на пол, вытянув ноги и обессилено прислонившись к холодному боку металлического ящика. Медленно прикрыл глаза. Хотелось верить, что все это какая-то чудовищная ошибка или глупый розыгрыш. Кто мог пойти на такое, на обыск в палатке главы фрументариев? И, главное, для чего? Вероятно, отныне его положение заметно пошатнулось, статус лидера в опасности… Да и жизнь, вероятно, тоже.
Кое-как он сгреб бумаги с пола, собрал в кучу: просмотрит после. Сейчас Инкульту гораздо больше волновала ситуация в претории – вероятно, именно там он найдет объяснение разгрому в его жилище. Вульпес сбросил грязную куртку, рывком стянул пропотевшую безрукавку, торопливо освободился от тесных брюк. Ночной ветер из распахнутого полога холодным поцелуем коснулся кожи, по спине пробежала зябкая волна мурашек. Пламя свечи затрепетало на столе, едва не погаснув под порывом и не потопив палатку во мраке.
Инкульта вытащил из середины стопки чистую тунику, неожиданно осознав, что одежда казалась нетронутой лишь потому, что рабыни-прачки появлялись тут уже после обыска. Рука вместе с зажатой туникой замерла, бессильно обмякла, но лишь яростнее разгорелся внутри гнев. И стыд: даже рабы в форте теперь осведомлены о его позоре.
Фрументарий переоделся, затем аккуратно сложил грязное тряпье, словно тем самым мог хоть немного уравновесить царящий в палатке хаос. Резкими нервными рывками оправил свежую одежду, будто вымещая на ней свою злость. Бронированный нагрудник, ремни, портупея: неожиданно он осознал, что выбирает амуницию так, словно готовится не к мирному визиту, а к бою.
Вульпес вышел из палатки, на секунду замерев у входа в раздумьях; так и не стал вновь зашнуровывать настежь распахнутый полог: теперь ни к чему. Чеканными решительными шагами он двинулся к преторианскому холму.
Уже поднимаясь по склону к штабу легиона, Инкульта поймал себя на том, что с приближением к конечной цели идет все медленнее - враз ставшие необычайно тяжелыми сапоги не желали отрываться от земли. Необъяснимая слабость сковывала мышцы, и безвольный приступ нахлынувшего бессилия явно не объяснялся физическим истощением. Ноги просто не слушались.
Фрументарий остановился, почувствовав, что не может двинуться с места. Замер у правой стены палатки Цезаря, за границами яркого ореола факелов. Густые тени скрывали его от глаз одинокого охранника, сонно скучающего у входа в преторий.
Инкульта тяжело, прерывисто вздохнул и зажмурился до боли в веках. С полминуты стоял неподвижно, чувствуя растерянность, смятение и... страх. Неожиданно для себя осознал, что боится так, как давно уже ничего не боялся. Отнюдь не обнадеживающие перспективы боя на дамбе, обеспокоенность за Рэйчел, опасения из-за обыска в его жилище, волнение по поводу проекта Архимед II — все преходящее, лишь суета сует. Все его былые и насущные тревоги померкли перед лицом одного-единственного, леденящего кровь страха.
Страха неизвестности.
Смерть или жизнь, катастрофа для его мира или просто ложные слухи. Он боялся войти и увидеть крушение всех надежд, одним махом перечеркивающее будущее легиона: увидеть мертвое тело Цезаря.
Вульпес стоял без движения, не в силах сделать шаг вперед, пустым взглядом уставившись на грубую темную ткань штабной палатки. Лишь тонкая, подрагивающая на ветру завеса отделяла его от истины. Там, за стеной, ожидает неумолимая правда.
Он боялся этой правды: какое же непозволительное, недоступное счастье заключено в неведении! Возврата не будет - невозможно вновь забыть уже случившееся, выкинуть из головы свершившийся факт познания, саму действительность, какой бы она ни оказалась. Трусливое желание оставаться на месте как можно дольше подавляло волю, все еще парализовывало конечности — он не мог решиться идти дальше. Сейчас, на пороге границ постижения, он все еще одной ногой стоит в прошлом: таком вариативном, многообразном, полном надежд. После уже невозможно будет что-либо изменить, забыть, повернуть время вспять.
Втайне он утешал себя, что привычка готовиться к худшему исходу обернется лишь облегчением после не оправдавшегося пессимистичного прогноза. Цезарь в сознании, идет на поправку, и первой его фразой станет похвала за блестяще проведенную операцию на Стрипе. Пусть даже диктатор начнет свое обращение с неудобного вопроса о положении дел с орбитальным лазером… пусть. Не важно… Лишь бы он посмотрел на него, заговорил с ним, оказался жив.
Внутри медленно росла злость, Вульпес начинал чувствовать ненависть к самому себе за эту малодушную нервную дрожь. Еще несколько шагов до точки невозвращения. Из уважения к Цезарю он должен их преодолеть.
Впрочем, он уже знал истину, хоть и не мог признаться открыто даже самому себе. Обыск в его палатке не мог произойти вследствие прямого приказа Цезаря, диктатор никогда не пошел бы на такую подлость по отношению к своему доверенному офицеру. И вождь легиона, и его преданный шпион прекрасно знали, что Цезарю достаточно лишь попросить – всего лишь попросить, даже не облачая требование в форму приказа, и Вульпес сам отдаст ему без колебаний и раздумий все, включая собственную жизнь. На любой вопрос последует предельно честный ответ: не из-за страха перед наказанием, не во имя чести легионера – более глубоко. Личное.
Уважение. Почитание. Искренняя любовь.
Инкульта всегда ощущал положительную предвзятость к себе со стороны диктатора. Благодаря Цезарю он все еще дышал - по его прихоти, его приказом спасенный от казни на кресте. Благодаря ему смог добиться значимого положения в иерархии легиона, проявить себя в любимом деле. Диктатор потворствовал его склонностям, развивал его таланты, отшлифовал его личность. Учитель, патрон, пример для подражания: человек, которому Вульпес Инкульта был обязан всем. Часть его жизни, веры, самой его духовной сути.
Еще зеленым рекрутом Вульпес из присущего его натуре скептицизма отказывался всерьез воспринимать легенду о наследнике Марса, о божественной крови диктатора легиона. Но никогда, ни единую секунду, даже во время жестоких приступов мигрени его вождя он не мог отрицать, что этот человек – в самом деле полубог. Пусть и не в той ипостаси, не в том значении, какое вымышляет для себя недалекая солдатня. Символ, легенда, живая история. Цезарь – это сердце и душа легиона, истинный его стержень.
Мысль о том, что из вселенной исчезла одна из ее значимых констант, не укладывалась в голове: сознание отвергало, отрицало до последнего подобный вариант. Полубог не может умереть. Мог умереть Ферокс, сам Вульпес, даже Рэйчел могла, кто угодно… Другие, просто люди.
Фрументарий прислушивался к тишине внутри палатки претория: ни звука. Мертвое затишье. И волна нервозного страха вновь захлестнула его.
Он вздохнул, пытаясь унять мелкую дрожь – все тело колотило, словно от озноба, хотя он не чувствовал холода. Не чувствовал вообще ничего, кроме отвращения к собственной неподконтрольной робости. Детское желание крепко зажмуриться, чтобы все происходящее оказалось жутким сном, за которым неизменно следует пробуждение.
Собравшись с силами, он тяжело сглотнул и стремительно вышел из тени. Не ощущая онемевших ног, быстро приблизился ко входу в преторий...
Его остановил охранник, несущий караул у штабной палатки. Подняв факел, мужчина осветил лицо Инкульты и смерил его внимательным, подозрительным взглядом. Повисшая многозначительная пауза смутила фрументария.
- Кто имеет доступ внутрь? – нахмурившись, напрямую спросил Вульпес, заметив замешательство преторианца. Легионер тихо кашлянул, восстанавливая голос после длительного, многочасового молчания на посту:
- Приказано никого не впускать, кроме тебя и Джона Солуса.
Инкульта невольно вздернул бровь в некотором удивлении.
- Кто отдал приказ? – уточнил Вульпес, с надеждой ожидая услышать рассеивающий его тревоги ответ. Преторианец коротко отрезал:
- Легат.
Хмурая тень вновь набежала на лицо главы фрументариев. Не глядя более на охранника, он резким рывком отдернул тяжелый занавес и шагнул внутрь.
Темно.
Охрана снята, приемная комната непривычно пустует: одиночество особенно остро чувствуется в безлюдном помещении без строя преторианского караула. Трон черным пятном возвышался в середине затемненной палатки, единственный тусклый факел у самого входа едва рассеивал сумрак. Затертая ковровая дорожка чуть поскрипывает под сапогами. Тишина...
Инкульта медленно прошел по центру претория. Неожиданные, необъяснимые ассоциации всплыли из прошлого: обстановка напоминала ночь перед походом, когда весь лагерь слаженно сворачивается, а легион передвигается дальше, на новые позиции. Только во время всех прежних сборов Цезарь принимал активное участие в сортировке собственных вещей: деловито раздавал приказы, самолично укладывал свои книги, карты, документы, не доверяя ничего ценного ни рабам, ни солдатам. Его присутствие всегда зримо ощущалось, но сегодня здесь царила лишь тишина и неподвижное запустение.
Вульпес поежился, осторожно ступая по линялому, жесткому ковру; легионер ощущал свое вторжение в пустой и темный штаб каким-то неправильным, почти неуместным. Он неторопливо обогнул кресло в центре комнаты и остановился перед спальней диктатора.
Сквозь щели приоткрытой на дюйм внутренней перегородки просачивался свет: тусклый огонек единственной свечи мерцал ярким пятном сквозь тяжелую тканевую завесу. Инкульта глубоко вздохнул и решительно раздернул полог.
- Вульпес?
Сидящий за столом Луций пристально смотрел на фрументария, терпеливо ожидая, пока тот шагнет внутрь. Несколько стопок бумаг возвышалось на столешнице перед преторианцем, огарок оплывшей свечи растекся кряжистым восковым пятном, бесформенным и вязким, словно туша кентавра. На щеке Луция виднелся красный отпечаток рифленого наруча: похоже, он дремал, опустив голову на руки, прежде чем Инкульта разбудил его своим появлением.
Взгляд Вульпеса тревожно метнулся к кровати Цезаря: диктатор лежал неподвижно, отвернувшись к стене, прикрытый тонким шерстяным одеялом. Крошечный огонек свечи едва прорезал черноту теней над ложем, но Вульпесу не требовалось подходить ближе, заглядывать в лицо вождю легиона. Он уже все понял.
Стиснутый кулак Инкульты медленно, бессильно разжался. Вот и все.
Луций молчал, внимательно и грустно глядя на фрументария, не решаясь нарушать хрупкую звенящую тишину.
Вульпес едва слышно выдохнул сдавливающий легкие воздух. Раньше он предполагал, что воспримет смерть Цезаря гораздо эмоциональнее, но сейчас его сознание лишь отметило факт, в остальном мысли оставались кристально-чистыми и упорядоченными, как никогда. Его эго будто разделилось на две части: одна с апатичной бесстрастностью смотрела на труп старика на кровати, вторая оказалась заперта за черной массивной дверью где-то на самом дне подсознания. Вторая, отсеченная и заблокированная половина не имела никакого контакта с реальностью — он даст ей выход позже: через неделю, через месяц, когда сможет воспринимать произошедшее не столь остро. Его психика все решила за него. Сейчас аффективное личное отношение станет лишь мешать мыслить здраво: черная дверь останется на засове, если только не разлетится в мелкие щепы, не сметется соленой штормовой волной, как только его голова коснется холодной подушки в темноте и одиночестве его палатки.
Невидящими глазами разглядывая полустершийся узор на ковре, Инкульта разомкнул онемевшие губы и едва слышно вымолвил:
- Когда?
Раздвоение восприятия все еще преследовало его: какая-то часть его личности нашла в себе силы удивиться довольно необычной для начала разговора фразе.
Тихий ответ последовал после краткой паузы.
- Этой ночью, перед рассветом.
Покалывающий электрический разряд пробежал вниз по позвоночнику при ошарашивающем осознании: он отупело, самозабвенно трахался, когда умирал диктатор. Если бы не Рэйчел, возможно, он успел бы... еще бы смог застать... Заговорить в последний раз...
Еще одна непроницаемая баррикада выросла внутри, барьер на пути взрыва эмоций. Он не должен об этом думать, по крайней мере не здесь и не сейчас.
Луций растер кулаком отекшее после прерванного сна лицо: похоже, за последние пару суток ему не удалось подремать и с полчаса. Устало глядя на заваленную бумагами столешницу перед собой, лидер преторианцев негромко продолжал:
- Началось с очередного приступа — на этот раз хуже, чем остальные до него. Хуже, как никогда раньше. Тот присланный тобою доктор говорил, что это мозговая опухоль: Цезарь ему верил, уж не знаю, почему...
Луций тяжело вздохнул; пламя свечи вздрогнуло от порыва всколыхнувшегося дыханием воздуха, по стенам палатки пробежали тревожно зашевелившиеся тени.
- Требовалась операция, как сказал профлигат; сам отказывался резать до последнего, пока я не применил более решительные меры убеждения, - слова давались Луцию нелегко, он с трудом строил связные фразы, а любое упоминание о Генноне порождало злобу и бессильную ненависть. - Цезарь к тому времени уже пребывал два часа без сознания, никто не мог... его невозможно было разбудить.
Вульпес молчал, безучастно уставившись на завернутое в одеяло тело, словно путанный рассказ о последних часах жизни диктатора развеял весь мистический ореол трагедии.
Только факты. Всего лишь тело. Труп человека. Странные, непривычно-незнакомые контуры: эта мертвая оболочка не являлась Цезарем. Не принадлежала более Сыну Марса.
- Ошибка доктора? Отчего он умер? - ледяным тоном уточнил Инкульта. Голос звучал, будто чужой: с его интонациями, но незнакомый, словно вложенный в губы вопрос задавал кто-то другой - та самая онемевшая до полной нечувствительности, абсолютно трезвая половина его сознания, обколотая морфием сердцевина.
- Профлигат говорил... я не разбираюсь в терминологии, не разбираюсь во всем, чем он там оправдывался, иначе сам проводил бы операцию, своими руками! Он сказал... Сказал нам, что Цезаря могло спасти только чудо,- Луций покачал головой и невесело усмехнулся. - Как видишь, чудо не произошло.
Мужчина бессильно уронил кулак на стол и тихо выматерился сквозь зубы, Инкульта рефлекторно обернулся и невольно вздрогнул от приглушенного шума, словно пробудившись из транса.
- Когда началась операция, мы послали шифр по резервной радиоволне, - произнес Луций.- Легат приказал созвать штабной совет: из-за реки ждали только тебя и Солуса.
- Солдаты не в курсе случившегося, - задумчиво заметил Инкульта, рассуждая вслух, словно и не услышав предыдущую фразу. - Я полагаю, придется вырабатывать новые положения о субординации. Цезарь не оставлял никаких инструкций на этот случай... на случай собственной смерти?
- Я пересмотрел его бумаги, - покачал головой преторианец, указывая на сложенные перед ним стопки листов. - Ничего нет. Он собирался жить вечно...
Скривившись от подобного пафоса, словно на язык попала разведенная муравьиная кислота, Инкульта решительно шагнул к столу. Растерянность Луция словно придала ему сил, заставила активизироваться и за отсутствием альтернатив взять управление под свой контроль. Осознание принятой ответственности перебило эмоциональный разлад: плаксивая, жалостная хандра взрослого мужчины со стороны выглядела просто отвратительно.
Плотно скрестив руки на груди, Инкульта окинул цепким, внимательным взглядом разнородные стопки бумаг. Эти материалы могут помочь в дальнейшем планировании, здесь должны содержаться хотя бы наброски планов диктатора; мозг фрументария отчаянно уцепился за потребность в решении насущных проблем, за возможность переключиться на стороннюю мелочную деятельность.
- Насколько я знаю, ты назначен регентом при его сыне, - безэмоциональным тоном произнес Инкульта, задумчиво постукивая указательным пальцем по нижней губе. Глава преторианской охраны утвердительно кивнул.
- Октавиана придется переправить сюда, на фронт: на это уйдет недели три. Как единственный наследник, он вступит в захваченный Вегас уже полноправным правителем.
Луций недоверчиво качнул головой, и Вульпес прекрасно понимал причины его замешательства: единственный сын Цезаря не отличался крепким здоровьем. Мальчик родился от некой неизвестной рабыни, умершей при родах — как подозревал фрументарий, смерть матери случилась не без помощи повитухи, действующей согласно полученным приказам. Щуплый, худенький мальчишка рос под постоянной опекой своих старших сестер; к пяти годам стало ясно, что у ребенка серьезные проблемы со здоровьем. Порой он начинал задыхаться, держась за грудь, неистово стуча кулачками по ребрам, словно пытаясь запустить останавливающееся сердце. Припадки повторялись нечасто, но и пары случаев хватило, чтобы поставить статус наследничества Октавиана под сомнение: потомок Марса просто не мог оказаться каким-то тщедушным слабаком, от которого при иных обстоятельствах поспешили бы избавиться еще в совсем юном возрасте.
Впрочем, колебания диктатора, а вместе с ними и придирки скептиков без следа развеялись после появления пятого ребенка диктатора — снова девочка. Октавиан оставался единственным продолжателем рода вождя легиона, и любые предвзятые сомнения по этому поводу приравнивались к оскорблению божественной крови Марса.
Мальчик должен был стать полноправным правителем, прочие дети женского пола не являлись помехой его притязаниям на власть. Цезарь никогда не выгораживал своих дочерей, не использовал как инструмент политики для укрепления браками перспективных связей в сенате. Не из-за равнодушия к своим девочкам, но ради соблюдения статуса-кво среди своих подданных. Старшая служила жрицей культа Марса, прочие вышли замуж за малопримечательных граждан и офицеров низкого ранга. Единственный сын, кровь от крови Марса, только и имел, по мнению диктатора, право носить звание нового Цезаря. Мальчишку оберегали пуще военного штандарта центурии. Лучшее из возможных образование, физическая подготовка по мере его способностей, потворствование любым капризам. После надежного укрепления на левом берегу Колорадо диктатор намеревался призвать сына к себе из тылов, чтобы начать истинную закалку: творить из подростка мужчину.
Не успел лишь чуть-чуть, нескольких месяцев не хватило... Смерть невозможно обмануть, она всегда берет то, что ей нужно.
- Не уверен, что стоит вручать бразды правления в руки ребенка, - вновь покачал головой Луций. Инкульту в некоторой степени изумила откровенная наивность преторианца: словно кто-то всерьез собирался позволить мальчику устанавливать монархическое самоуправство в легионе.
- Он не бессознательный младенец, - жестко произнес глава фрументариев. - Мальчику двенадцать...
- Тринадцать, - автоматически поправил Луций и закашлялся в кулак. Инкульта хмыкнул, не став подчеркивать уточнение в пользу своего аргумента о числе полных лет ребенка. Их беседу прервал громкий шорох хлопнувшей тканевой завесы на входе. Оба мужчины как по команде обернулись, устремив внимание на визитера. Из темноты вышел второй человек, получивший право беспрепятственного доступа в спальню Цезаря: центурион Джон Солус, матерый ветеран легиона.
Усталый пожилой воин в запыленных с дороги доспехах; тяжелый взгляд серо-стальных глаз, довольно низкий рост, но великолепная для его возраста фигура и идеальная выправка. После разгромного штурма дамбы четыре года назад Солус один из немногих уцелевших офицеров получил заслуженное повышение вместо казни на кресте. Не столь давно под его руководством первая центурия в буквальном смысле сравняла с землей бункер Братства Стали, уничтожив головной центр подразделения данной организации в Мохаве. Инкульта плохо знал центуриона: раньше им не приходилось тесно общаться, но по сложившейся в солдатских рядах репутации Солус слыл еще той сволочью. Подобная оценка являлась скорее комплиментом для командира: центурион вел политику жестких отношений с подчиненными, не давал солдатам спуску, и Инкульта знал, что Цезарь всегда выделял Солуса как надежного и преданного офицера, которому можно доверить любой сложности задание. Сам ляжет костьми и своих людей рядом положит, но приказ исполнит любой ценой. Как и легат Ланий...
Центурион сделал несколько неуверенных, осторожных шагов от входа, переводя недоуменный взгляд от стоящих у стола мужчин на императорское ложе. Луций и Вульпес молчали, избегая комментировать его невысказанный вопрос.
Приближаясь к телу Цезаря, Солус чуть замедлил шаг в нерешительности, затем все же подошел к кровати и неподвижно замер у невысокого деревянного бортика со стороны ног. Плотно сжатая в кулак рука лежит на сердце, голова хмуро опущена: последняя молитва или дань памяти его предводителю. Вульпес и Луций сконфуженно отвели глаза, словно тем самым стремясь предоставить иллюзорное уединение центуриону для его молчаливого прощания.
Солус стоял у кровати с минуту, затем тихо отошел назад. Взъерошив короткий пепельно-седой ежик волос, он молча направился к выходу. Впрочем, напоследок обернулся и коротко сообщил застывшим у стола мужчинам:
- Курсор приказал ждать легата здесь, в штабе: через полчаса Ланий собирает офицерский совет.
Не дождавшись никакой ответной реакции, кроме сдержанных кивков, центурион покосился на фрументария, глухо кашлянул и вскользь заметил:
- Ранен, Инкульта?
Вульпес перевел взгляд на повязку повыше правого локтя: на серых бинтах проступило крошечное пятнышко крови. Стимпаки ускорили регенерацию: рука нормально функционировала, если не считать причиняемой любыми движениями тянущей тупой боли.
- Загноилась почти зажившая рана, - не задумываясь, соврал фрументарий и равнодушно дернул плечом. - Пустяк.
Центурион многозначительно хмыкнул, бросил последний взгляд на ложе диктатора, и без излишних промедлений вышел прочь из спальни. Инкульта вновь обернулся к преторианцу, но тот загодя прервал возвращение к прежней теме наследничества власти.
- Все подробности обсудим на совете, Вульпес, - произнес Луций, поднимаясь со стула. - У нас еще будет время проработать детали. Сейчас нас ждут куда более важные вещи.
Игнорируя недовольный, пристальный взгляд Инкульты, преторианец указал ему на тело диктатора. Вульпес поджал губы и отвел глаза в пол, принимая необходимость временно отложить склонение на свою сторону потенциального политического союзника.
Растерев ладонью опухшее лицо, Луций неуклюже оправил смятую тунику и повернулся к опущенному пологу, намереваясь уходить:
- Прикажу собрать погребальный костер в центре лагеря: больше нельзя затягивать, - угрюмо пояснил он. Инкульта медленно, вдумчиво кивнул и вынужденно согласился:
- Хорошо.
Спустя секунду Вульпес остался один в темной спальне диктатора. Некоторое время колебался, не уйти ли ему вслед за Луцием, или же использовать предоставившуюся возможность для последнего прощания с великим человеком, обладавшем главенствующим приоритетом в его жизни... Не просто командир, как для большинства солдат легиона, но пример для подражания, наставник, ментор, почти отец... Без присутствия посторонних подойти к неподвижному, прикрытому одеялом телу, едва слышно, но с искренней скорбью прошептать слова прощания, предназначенные только для ушей покойного, словно Цезарь все еще мог его слышать.
Инкульта опустил голову.
Нет. Он не хотел запомнить Цезаря таким. Ссутулившееся, ссохшееся тело старика с замотанной кровавыми бинтами головой. Нечеткие контуры укрытой тонким одеялом фигуры в тусклом трепещущем пламени свечи и наверняка искаженное бессмысленной, уродливой посмертной гримасой лицо. Явственно различимая нотка трупного запаха уже начинала исходить от окоченевшего тела.
Инкульта с усилием сглотнул вставший в горле комок и обернулся к письменному столу. Спину покалывало мелкими иголочками, мышцы рефлекторно напряжены: легкий дискомфорт, словно на его затылке сфокусировался чей-то невидимый взгляд. Он поднял стопку бумаг, бегло и жадно пролистывая оставленные без присмотра документы. Великолепный шанс, которым он сполна намеревался воспользоваться: даже сейчас природная прагматичность взяла верх над патетической скорбью.
Планы наступления не отличались от той информации, которой он уже владел, зато частные бумаги вызывали больший интерес. Опустившись на край стола, Вульпес с головой погрузился в чтение, полностью абстрагировавшись от реальности.
В очередной пачке ему попались дневниковые записи сугубо делового характера — сухой стиль изложения фактов об успехах и поражениях легиона, своеобразная летопись без всяческих личных отступлений. Инкульта с трудом разбирал узкие строки, начертанные неразборчивым, мелким почерком — в последних записях диктатор писал, по большей части, о теории взаимной диффузии двух разнородных культур: заметки на будущее. Местами, преимущественно на полях, попадались записи о требующих внимания проблемах: задержки поставок провианта с востока, поражение третьего контуберния пятого легиона в стычке с патрулем НКР, памятка наградить и взять на заметку перспективного молодого декана из центурии Вектиса, ходящие среди рабынь из лазарета слухи о некоем Дж. (два раза подчеркнуто). Вульпес бегло просмотрел листы записей на предмет знакомых имен: своего, Рэйчел, Лания - безрезультатно. Похоже, подобные мысли Цезарь не доверял бумаге, держал их только в своей голове.
На мгновение оторвавшись от стопки листов, фрументарий покосился на тело в углу комнаты. Медленно и тихо вздохнул. Столько слов не сказано, столько вопросов не задано... Смерть редко принимает в расчет планы смертных; Вульпес с готовностью отдал бы лет десять собственной жизни, чтобы продлить время пребывания Цезаря в этом мире всего на одну неделю, пока не падет Вегас.
Задумчивое оцепенение спало: озаренный внезапной идеей, фрументарий в спешке начал перекидывать нещадно растрепанные страницы к более ранним годам. Он знал, что в будущем вряд ли вновь получит доступ к личным бумагам диктатора, но все же он хотел знать...
Нет, не здесь, задолго до текущих событий, соседняя стопка внушительного архива. Середина толстого пресса листов: вон он, подходящий период времени — победоносный блиц-криг на северо-востоке Нью Мексико, последние шаги к практически сломленному сопротивлению локальных племен, которые одно за другим начинали сдаваться добровольно, осознавая бесперспективность безнадежного противостояния военной махине легиона. Еще раньше, еще несколько месяцев, несколько страниц до окончательного перевеса в победном шествии. Отчеты о фронтовых боях, стычка шестой центурии с племенем Белой Воды, потери... Фрументарий жадно впивался в каждую строку предельно сжатых заметок, торопливо разбирал множественные сокращения.
Сведения о количестве набранных в захваченном племени рекрутов и рабов, неутешительные цифры потерь в легионе, краткие данные о найденном ценном имуществе...
«Вульпес Инкульта, декан VIII контуберния; нарушил манипулярный строй ради успешной контратаки. М.б. полезен для развед.службы. Передислоцировать на юг Аризоны».
Короткая запись: меньше, чем ожидал Вульпес. Он перечитал заметку еще раз, едва шевеля губами и чуть слышно проговаривая слова вслух. Ностальгия, щемящая сердце гордость, подернутая тенью легкого разочарования.
Возможно, он хотел бы видеть среди этих строк восхищение его неординарной тактикой, переломившей исход боя, описания драматического спасения молодого офицера с креста самоличным приказом диктатора, вскользь отмеченные выдающиеся индивидуальные характеристики будущего протеже Цезаря. Он самонадеянно ожидал, что смог произвести куда большее впечатление на диктатора. На деле лишь сухая, сокращенная заметка.
Но она присутствовала в этих записях, запечатлелась на потрепанной старой бумаге, что само по себе было важно. Он оставил свой след...
Из внутренней части палатки, разделенной со спальней лишь тканевым пологом, доносились приглушенные голоса: штаб постепенно заполнялся людьми. Никто не пытался заглянуть во внутренние покои диктатора: вероятно, созванные офицеры еще не были поставлены в известность о настигшей легион трагедии. В этот миг Вульпес почти завидовал негромко переговаривающимся по другую сторону портьеры людям — все они ожидают, что Цезарь в любой момент выйдет из своей спальни, как всегда порывисто и уверенно прошагает к трону, окинет внимательным взглядом разом замолкшую группу своих центурионов, а затем многозначительно произнесет нечто вроде: «Говорят, ты отличился, Вульпес». Попробуй пойми, что именно он имеет в виду: положительный или отрицательный контекст. Приходится подробно отчитываться, выкладывать всю подноготную, в первую очередь признаваться в провалах, и лишь потом докладывать об успехах. Диктатор с непроницаемым лицом выслушает, не перебивая, порой может начать раскритиковывать: взвешенно, сдержанно, но в эти минуты с ужасом осознаешь, что ни одно, даже самое жестокое наказание не способно искупить тяжесть твоих проступков. И вот когда прочувствуешь страх неотвратимой кары до конца, мысленно начиная прощаться с этим миром, Цезарь фыркнет и тихо рассмеется, ехидно склонив голову: «Расслабься, да я ведь шучу».
Впечатляющая психологическая встряска: словно вырвали из могилы, куда ты только что сам себя закопал. Нервная искусственная улыбка, поклон и такое облегчение на душе... После этих слов диктатора, рассеивающих напряжение, солнце сразу начинает светить ярче, воздух становится свежее, а получившая право на продолжение жизнь уже заново играет многоцветными красками. Стать жертвой подобной «шутки» в первый раз — незабываемые, ни с чем не сравнимые эмоции. Подобные сюрпризы Цезарь любил устраивать время от времени: проверял своих людей на прочность. Начнешь оправдываться, путаться в своих словах и мямлить - тогда действительно можешь через четверть часа оказаться вывешенным за частоколом на кресте. И никогда не знаешь заранее, всерьез ли диктатор тебя отчитывает, или это очередное проявление его оригинального юмора.
С грустью глядя на темную кровать в углу, Вульпес с горечью осознал, что даже чудаковатых, смертельно опасных подколов ему будет недоставать, как и всего прочего, связанного с этим великим, неординарным человеком...
@темы: произвед, Fallout, Демоны на острие иглы
-
-
08.03.2012 в 19:11Глава хороша) Но вот... Аркейда мало, да....
*беспокоится о его судьбе*-
-
08.03.2012 в 19:40-
-
09.03.2012 в 22:25Аркадий скоро объявится, объявится...
Apostrof,
-
-
10.03.2012 в 02:51Цезаря внезапно жаль.
Смотреть на события с точки зрения Вульпеса — интересно, все так неожиданно меняется.
Ну и вообще, я уже говорила, что для меня этот фик как наркотик, с нетерпением жду
новой дозыновые главы :-)-
-
11.03.2012 в 00:44А уж мне как Цезаря жаль, сердце кровью обблевалось - чувствовала себя последней задницей, когда решилась на сей сюжетный поворот ((
Смотреть на события с точки зрения Вульпеса — интересно, все так неожиданно меняется.
-
-
14.03.2012 в 15:55-
-
14.03.2012 в 16:17